Щербакова М.И., заведующая Отделом русской классической
литературы ИМЛИ РАН, профессор, доктор филологических наук
Русская Духовная миссия 1847–1854 гг. в контексте Святогробского дела
Спор вокруг святынь Иерусалима и Вифлеема имел исторические корни. На владение ими с давних пор претендовали христиане разных исповеданий.
Со второй половины 1830-х гг. особенно обострились разногласия между духовенством Греческой и Армянской Церквей. Накаленная атмосфера враждебности оказалась благоприятной для вмешательства Римско-католической церкви в дела на Востоке. В 1840-е гг. возросла активность на Святой Земле западных держав, особенно Франции: были учреждены консульства, организовывались школы и больницы, строились церкви.
Россия, между тем, вела осторожную политику, чтобы не навредить делу. Ее авторитет и влияние на Востоке поддерживались Кючук-Кайнарджийским мирным договором, заключенным с Оттоманской Портой по итогам русско-турецкой войны 1768–1774 гг. В частности, артикул 8 Договора гласил: «Как духовным, так и светским Российской империи подданным да позволится свободно посещать святой град Иерусалим и другие места, посещения достойные, и от подобных странствующих и путешественников да не будет требовать ни в Иерусалиме, ни в других местах, ниже на пути от кого бы то ни было никакой харач, подать, дань или другие какие налоги; но сверх того да будут они снабжаемы надлежащими пашпортами и указами, которые прочих 83 дружеских держав подданным даются. Во время же пребывания их в Оттоманской империи да не будет учинено им ни малейшей обиды, ниже оскорблений, но да будут они со всей строгостью законов защищаемы» [1].
Когда же папа Пий IX в 1847 г. восстановил титул, не присваивавшийся со времен последних крестовых походов, и назначил епископа Валергу «Латинским патриархом Иерусалима», угроза со стороны католической церкви для Православия на Святой Земле стала очевидной. Потребовалось наблюдение за действиями католического прелата. Много шума на Востоке вызвала брошюра французского миссионера Эжена Боре о праве католиков на палестинские святыни. При этом первоначальные мотивы спора быстро стали приобретать политическую окраску.
Архимандрит Порфирий (Успенский) был, возможно, одним из первых, кто осознал всю важность учреждения в Иерусалиме Русской Духовной миссии; свои соображения на этот счет он изложил в записке от 6 января 1845 г., представив ее русскому посланнику в Константинополе В. П. Титову. Знаменитый византолог и востоковед, архимандрит Порфирий в это время совершал свою первую поездку по Ближнему Востоку, за два с половиной года побывав в Палестине, Сирии, Египте, Ливии, в Синайской пустыне, а также посетив Святую Гору Афон. Наблюдая состояние Православия, он все более убеждался в необходимости взаимодействия между Поместными Церквами для решения общих задач.
Для учреждения в Иерусалиме Русской Духовной миссии была еще одна немаловажная причина. К святыням Палестины издавна устремлялись русские православные паломники. Преодолевая долгий путь, сопряженный с дорожными трудностями и нередко даже опасностями, они, хотя и непритязательные к бытовым условиям, все же нуждались, когда достигали заветной цели, в определенной помощи и надзоре. Поэтому заботу о них должно было взять на себя официальное русское учреждение в Палестине, а такого не было, кроме посольства в Константинополе и консульства в Бейруте. Это, в связи с возрастающим числом паломников на Святую Землю, неоднократно подчеркивал в своих служебных письмах и русский консул К. М. Базили.
Два года дело о Духовной миссии держалось в тайне и обсуждалось узким кругом лиц.
В начале января 1847 г. посланник Титов, находясь в Петербурге, вновь обратился к архимандриту Порфирию с поручением в двухдневный срок подготовить записку о необходимости учреждения миссии. Оценив по достоинству изложенные архимандритом Порфирием аргументы и приняв во внимание его прежние труды и заслуги, Титов решил добиваться его назначения начальником Русской Духовной миссии в Иерусалиме.
Первой официальной датой в истории миссии следует считать 11 февраля 1847 г. В этот день государственный канцлер К. В. Нессельроде представил Императору Николаю I записку с предложениями, заранее согласовав их с обер-прокурором Святейшего Синода Н.А. Протасовым, об устройстве в Иерусалиме Русской Духовной миссии. Документ получил Высочайшее одобрение. В тот же день графу Нессельроде было дано указание определить будущих сотрудников и подумать об источниках финансирования Миссии.
Выбор остановился на иеромонахе Феофане (Говорове), бакалавре Санкт-Петербургской духовной академии, и студентах Санкт-Петербургской духовной семинарии Петре Соловьеве и Николае Крылове. Они были «уволены заграницу для поклонения Святым местам»[2]; им дозволялось находиться в Иерусалиме при архимандрите Порфирии и принимать участие в возложенных на него поручениях.
Составленные к 28 августа 1847 г. сметы денежного жалования по штату Миссии были поданы на Высочайшее рассмотрение. На документе Император Николай I собственноручно начертал: «Быть по сему» [3].
Наконец, 14 октября, в восьмом часу вечера, как следует из рапорта секретаря Санкт-Петербургской духовной консистории, члены Миссии выехали к месту назначения. Предстоял долгий и длинный путь: на лошадях от Петербурга до Одессы; далее пароходом до Константинополя, от Константинополя до Бейрута; затем восемь дней пути на мулах.
Сложная политическая ситуация на Востоке повлияла на решение Святейшего Синода придать Миссии, на первое время, неофициальный статус. Сотрудники должны были представляться паломниками, или, как тогда было принято говорить, поклонниками, имевшими, впрочем, рекомендацию от русского духовного начальства к Иерусалимскому Патриарху. Архимандриту Порфирию был выдан антиминс «для священнодействия на Святых местах». Рассчитывая на разрешение Блаженнейшего Патриарха Иерусалимского, Русская миссия намеревалась наладить в Палестине богослужения на славянском языке – но так, чтобы не вызвать недовольства греков. Исключительный авторитет архимандрита Порфирия, его глубокое знание православного Востока должны были укрепить отношения России с Антиохийским и Иерусалимским Патриархатами, в союзе с которыми можно было бы противостоять планам Римско-католической церкви и протестантских стран Европы.
В Одессе, куда прибыли 2 ноября и приступили к упаковке багажа с книгами и домашними вещами, заказали для всех членов Миссии полное монашеское одеяние, «которое нашим покроем не может быть изготовлено нигде за границею». В связи с этим пришлось пропустить один пароход. Но время зря не теряли: встречались с известным философом Александром Скарлатовичем Стурдзой и действительным членом Афинского общества древностей Спиридоном Юрьевичем Дестунисом; иеромонах Феофан и студенты учили новогреческий язык.
21 ноября пароход «Херсонес» с членами Миссии на борту наконец покинул берега Одессы и взял курс на Константинополь. Неожиданным и приятным попутчиком оказался полковник Егор Петрович Ковалевский; известный путешественник направлялся в Египет, Нубию и Абиссинию. Двое суток длилось плавание по Черному морю. Пройдя Босфор, «Херсонес» бросил якорь в заливе Золотой Рог.
Два месяца провели русские миссионеры в Константинополе. По протоколу все были представлены русскому посланнику Владимиру Петровичу Титову, принимали благословение у Вселенского Патриарха Анфима в присутствии всего Св. Синода Константинопольской Православной Церкви; участвовали в богослужениях и патриарших приемах. На одном из них Патриарх Анфим сообщил гостям из России, что«тайно поминал государя нашего в молитвах своих»[4]; он также молился «о спасении сербского народа, по завещанию бывшего правителя Сербии, Милоша Обреновича старшего»[5].
В путевом дневнике архимандрита Порфирия находим сообщение о неблаговидном участии католиков в притеснении православных христиан, чему он был свидетелем: «В Константинополе живет папский миссионер, который хорошо знает язык церковнославянский. Он купил здесь богослужебные книги, напечатанные в России, и послал их папе, а турецкому министру иностранных дел показал в них моление о потреблении агарянского царства. И вот теперь здешние книгопытатели вырезывают эти моления и вырывают те страницы, где напечатаны имена наших царей, цариц и их чад. Жаль мне болгар, которые охотно покупают наши богослужебные книги. Я боюсь, как бы агаряне не стали притеснять их под предлогом розыска этих книг для уничтожения в них речений, противных агарянскому владычеству их»[6].
В Константинополе ученые занятия сотрудников Миссии обрели новое качество. Архимандрит Порфирий составил для Священного Синода Русской Православной Церкви краткие заметки о Александрийской, Антиохийской и Иерусалимской Церквах. Под его руководством иеромонах Феофан завершил перевод трех греческих рукописных памятников из кодекса Иерусалимской Патриархии, выявленного в библиотеке константинопольского подворья Святогробского монастыря: «Деяния об архиепископе Синайском Косме» (1702) и двух посланий Константинопольского Патриарха Хрисанфа (1721).
Получив рекомендательное письмо от Вселенского Патриарха, русские миссионеры намеревались посетить открытое в 1844 г. греческое богословское училище на о. Халки. Это один из девяти Принцевых островов в Мраморном море в 20 верстах от Константинополя. На самом высоком холме острова, в северной его части, располагался греческий монастырь Пресвятой Троицы, в котором и разместилось духовное училище, ставшее главным образовательным учреждением для высшего и низшего духовенства в Константинопольском Патриархате. За годы существования училища, вплоть до его закрытия в 1971 г., дипломы об окончании учебного курса получили 930 слушателей.
Но слабость здоровья архимандрита Порфирия и зимняя непогода помешали русским миссионерам посетить остров Халки. «Это дело может исполнить будущий священнослужитель здешней посольской церкви»[7], – писал архимандрит Порфирий К. С. Сербиновичу. Так и произошло. Позднее, на Пасху 1857 г., уже в сане архимандрита и как настоятель русской посольской церкви в Константинополе, в халкинском училище побывал Феофан (Говоров) и убедился, как замечательно все в нем устроено. Халкинская богословская школа и в последующие годы привлекала к себе внимание и возбуждала в русских людях стремление помочь благородному делу воспитания православных юношей на Востоке. В 1861 г. на выпускных экзаменах присутствовал архимандрит Антонин (Капустин), описавший свои впечатления в очерке «С Востока». Протоиерей Серафим Серафимов посвятил этому учебному заведению аналитическую статью «Несколько слов о преподавании славянского языка в Богословском Халкийском училище в Константинополе».
Из Константинополя в Бейрут членов Миссии доставил корабль «Истамбул», на борту которого состоялась нечаянная встреча. Вместе с русскими миссионерами плыл Николай Васильевич Гоголь. Студент Петр Соловьев описал в своих воспоминаниях, как ему довелось угощать великого русского писателя и его спутника родосскими апельсинами. На этом знакомство миссионеров с Гоголем, собственно, и закончилось. Позднее, в письме к А. С. Стурдзе, архимандрит Порфирий так объяснил происшедшее: «С Гоголем я встретился на пути в Иерусалим и не мог узнать его по причине неприкосновенного сосредоточения души его в себе самой и в Боге»[8].
По прибытии в Бейрут, члены Миссии расположились в доме архиепископа Бейрутского Вениамина. Путевой дневник архимандрита Порфирия сохранил колоритные подробности церемонии обеда архиепископа с его духовными чадами и описание дальнейшего путешествия Миссии в Иерусалим: минуя Сидон, Сарепту, Аджлун, через Тир, и далее в Яффу. Еще два дня занял путь из Яффы до Иерусалима – с остановкой на ночлег в греческом гостиничном монастыре города Рамле.
Наконец, 17 февраля 1848 г., засветло, русские миссионеры прибыли в Иерусалим и разместились в кельях монастыря Св. Гроба. Святогробский монастырь вплотную примыкал к Храму Воскресения Христова; ему принадлежали две небольшие церкви – Царя Константина и Св. Феклы.
Прием у Блаженнейшего Патриарха Иерусалимского Кирилла состоялся на следующий день. Обе стороны засвидетельствовали свои намерения относиться друг к другу «с тем доверием и с тою любовью, какие всегда существовали между Российскою и Иерусалимскою церковью»[9].
Святая Земля, какой ее увидели первые сотрудники Русской Духовной миссии, описана русскими паломниками тех лет. Кроме Н. В. Гоголя, это такие выдающиеся личности, как князь П. А. Вяземский, А. Н. Муравьев, архимандрит Софония (Сокольский). Их впечатления отражены в письмах, путевых заметках, дневниках, позднее опубликованных и ставших фактом литературы: «Путешествие на Восток (1849–1850)» князя П. А. Вяземского; «Письма с Востока» А. Н. Муравьева, литературным адресатом которых был митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов); «Поездка на Иордан» архиепископа Софонии (Сокольского). Наполненные широким спектром тонких наблюдений и художественных образов, они до сих пор служат богатейшим источником сведений о состоянии палестинских святынь и о событиях вокруг них накануне Крымской войны 1853–1856 гг.
Для русского духовного писателя А. Н. Муравьева, прибывшего к сирийским берегам в середине 1849 г., встреча со Святой Землей была не первой. За двадцать лет до того он уже предпринял большое путешествие в эти края и посетил, кроме Иерусалима, Александрию и Каир, побывал на Кипре, в Смирне и Константинополе, в Анатолии. Современники в России «с умилением и невольной завистью», по словам А. С. Пушкина, зачитывались его «Путешествием ко Святым местам в 1830 году». При новой встрече со Святым Градом и его окрестностями Муравьева сопровождали Иоасаф, игумен Лавры Саввы Освященного, сотрудники Русской Духовной миссии – иеромонах Феофан, будущий Вышенский Затворник, и студенты. В одну из поездок монахи отслужили для знаменитого паломника из России Литургию – едва ли не первую на славянском языке на берегу Иордана, под открытым небом, соорудив «престол из принесенных столбцов и древесных ветвей, срубленных на месте; покрыв его зеленью трав, одели парчовой одеждой и положили сверху антиминс, <...> крест и Евангелие, с иконой Богоявления Господня»[10]. В «Письмах с Востока» картины Вифлеема, Иерихона, Лавры Евфимия Великого, Горней перемежаются с фактами церковной и политической истории, с жанровыми зарисовками, лирическими отступлениями. У Муравьева органично соединяются глубокое смирение православного паломника перед святынями, истинный талант художника и наблюдателя, достоверность документалиста.
Паломничество Муравьева было особого свойства, сродни научной экспедиции. Его исследовательское чутье и блестящее знание библейской истории подсказывали направления поиска. Так, можно полагать, что именно Муравьев стал первым из русских паломников, открывших для себя Фаран – первую из основанных прп. Харитоном в центре Иудейской пустыни иноческую обитель. Спустя полгода после путешествия Муравьева один из его проводников, дважды отправлявшийся по его заданию на поиски Фарана, рассказал об этом архимандриту Софонии (Сокольскому) – еще одному известному паломнику, и тот, после долгого пути под палящим солнцем, также увидел перед собой «дикую, безжизненную, глухую и необитаемую дебрь, с несколькими логовищами для шакалов и гиен»[11]. И только в 1865 г. исследование Фарана было продолжено архимандритом Леонидом Кавелиным.
Записи путевого дневника архимандрита Софонии наполнены живыми картинами событий на Святой Земле в годы, предшествовавшие Восточной войне. Во многих поездках архимандрита Софонию сопровождали офицеры и матросы русского брига «Неарх», на котором он плыл от Константинополя до Яффы и обратно, – более 25 человек; «по прибытии в Иерусалим вместе со мною говели, и потом все у меня исповедались и приобщались Св. Таин на Гробе Господнем», – вспоминал архимандрит Софония. Командир брига Н. Е. Рябинин, впоследствии контр-адмирал русского флота, спустя пять лет после паломничества в Иерусалим был тяжело ранен на Малаховом кургане при героической обороне Севастополя.
Авторами путевых заметок о паломничестве на Святую Землю в начале 1850-х гг. были и менее известные современники, например, тульская дворянка Екатерина Волкова или петербуржец, скрывшийся за инициалами Н. Щ. В их дорожных записях – малоизвестные и трудно представляемые сегодня подробности жизни русских паломников на Святой Земле, куда они отправлялись на несколько месяцев, преимущественно с осени и до весны, чтобы встретить Пасху у Гроба Господня.
«Краткое описание путешествия в Палестину» Н. Щ. – вышли в Москве в 1851 г. Цензором книжки выступил архимандрит Леонид (Краснопевков), впоследствии архиепископ Ярославский и Ростовский. Паломничество Н. Щ. относится к 1847–1848 гг.; он буквально на месяцы опередил прибытие в Иерусалим Русской Духовной миссии, таким образом, оставленные им натуралистические зарисовки дают редкую возможность представить, каким увидели русские миссионеры Святой Град, дополняют достоверными подробностями и яркими бытовыми деталями официальные документы Русской Духовной миссии в Иерусалиме.
Исключительно важным источником сведений о Сирии и Палестине стала в середине XIX в. книга К. М. Базили «Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях».
Базили с ноября 1839 г. состоял российским консулом в Бейруте и Палестине. После преобразования в 1843 г. бейрутского консулата в генеральное консульство в подчинении Базили оказалась консульская служба всей Сирии. Неудивительно, что первые сотрудники Русской Духовной миссии в Иерусалиме обрели в лице Базили надежного и верного помощника.
Базили родился в 1809 г. в Константинополе в богатой греческой семье, принимавшей участие в освободительном движении Греции. С началом греческого восстания в 1821 г., отец Базили, чтобы избежать угрожавшей ему смертной казни, перебрался с семьей в Одессу. Год спустя Константин Базили был принят в одно из привилегированных учебных заведений России – Нежинскую Гимназию высших наук и лицей князя Г. А. Кушелева-Безбородко. Русские культурные ценности стали для Базили родными. «Судьбы Востока и личная моя судьба дали мне новое отечество – Россию»[12], – писал он позднее.
Базили, хорошо знавший среду, в которой вырос, и, в силу своего глубокого интереса, приобретший многие познания о регионе, как нельзя лучше подходил для работы на Востоке. К моменту назначения его консулом в Бейрут им были уже написаны и опубликованы книги «Архипелаг и Греция», «Очерки Константинополя», «Босфор и новые очерки Константинополя», а также статьи «Стамбульские оригиналы», «Константинопольские библиотеки», «Коринф», в которых проявился его недюжинный литературный талант. Палестина 1840-х гг. стала для пытливого ума и исследовательской натуры Базили истинной находкой; так родился замысел новой книги: о системе государственного управления и экономике страны, об исторических корнях современных явлений, о моральном состоянии населения, обусловленном клубком религиозных столкновений и конфликтов, о древней культуре Православного Востока. Служебная деятельность генерального консула России давала Базили много возможностей для наблюдения текущего хода событий и участия в них; ему нередко «представлялись случаи облегчать судьбу христиан, бороться противу тиранских властей, противу фанатизма мусульманского и укрощать феодальные насилия и бесчинства»[13].
Новая книга Базили о Сирии и Палестине должна была, по замыслу автора, войти «в разряд материалов, которых изучение полезно при исследовании вопроса о судьбах Востока»[14]. К лету 1848 г. книга была завершена. В предисловии к ней Базили написал: «Не раз посчастливилось мне быть примирителем между враждующими племенами и спасать села и города. Считаю себя вправе упоминать об этом, потому что заслуги агента Великой державы на Востоке должны быть приписаны не личности его, но званию, которым он облечен»[15].
Знания и опыт генерального консула, его положительную роль в решении запутанных межконфессиональных и дипломатических вопросов, не раз имели возможность оценить сотрудники Русской Духовной миссии. Это подтверждает сохранившаяся в архивах служебная и частная переписка русских миссионеров с Бейрутом, Константинополем, Петербургом, Киевом и Одессой.
В документах и письмах Миссии обнаруживаются центральные и периферийные темы, выявляются целостные сюжетные нити, выстраиваются отдельные эпизоды жизни народов и частных судеб. Это история перевода и печатания Окружного послания Восточных Патриархов в ответ на грамоту Римского папы Пия IX, перевод славянского катехизиса на арабский язык; затеянная А. С. Стурдзой покупка для женской Сайданайской обители масличного сада; организация училищ для арабских юношей и девиц; тяжба вокруг гарема на крыше Святогробского храма; размещение Миссии в Архангельском монастыре в Иерусалиме, ремонт монастыря «скрытно от мусульманской власти»[16] и неосуществленные планы на его перестройку. По переписке также восстанавливаются точные даты многих промежуточных событий, вплоть до дня и часа; фиксируются отдельные богослужения на славянском языке, в которых участвовали члены Миссии; наконец, устанавливаются имена помощников, благотворителей и паломников на Святую Землю в годы, предшествовавшие Крымской войне.
В наследии первого начальника Русской Духовной миссии в Иерусалиме епископа Порфирия (Успенского) значительный объем занимают его переписка с современниками и дневники, отчасти вполне законченные, отчасти в кратких заметках. Тщательность и подробность ежедневных записей драгоценны на фоне скудных знаний о Палестине середины XIX века. В 1894 г., в девятую годовщину дня кончины преосвященного, Императорская Академия Наук осуществила издание «на иждивении Императорского Палестинского Общества» дневников епископа Порфирия – в форме книги с авторским заглавием: «Книга бытия моего». При подготовке рукописи издатели сочли нужным «строго держаться оригинала», понимая, что подчас весьма сильные и резкие выражения епископа Порфирия «должны быть приписаны его беззаветной и самоотверженной любви к России и Православию, для защиты которых дух его, по собственному его выражению, возбуждался ревностью Илииной»[17]. Благодаря записям епископа Порфирия мы имеем возможность судить о трудах первых русских миссионеров. Они обследовали книжные фонды древних монастырских библиотек Сирии, Палестины и Египта, сохранили для истории Православной Церкви и мировой ориенталистики редчайшие документы и артефакты, многие из которых безвозмездно передали в древлехранилища России.
Задачи, поставленные перед неофициальной Миссией, отправлявшейся в Иерусалим на три года под видом поклонников, состояли в следующем: «Изучить зодчество Церквей христианских с его символикою, их священную живопись, поэзию, пение, святцы, четьи-минеи, литургии, их историю, дипломатию, нравы, обычаи, обряды, уставы, постановления, силу прав, силу денег и торговли, силу слова и школы, силу дома и храма, и все это изучить как в их собственных книгах, так и в живом обращении с ними, то в Иосафатовой долине и у Гроба Господня, куда все христиане собираются ежегодно, то в путешествиях по их родным странам, с запасом знания языков армянского, халдейского, сирийского, арабского, персидского, коптского и эфиопского (для чего потребны двенадцать питомцев семинарий)»[18].
Архимандрит Порфирий регулярно, каждые полгода, составлял отчеты об ученых занятиях, из которых складывается достоверная и полная картина научных результатов деятельности Русской Духовной миссии. Ее первые сотрудники усердно осваивали на практике древние и новые языки; ездили в экспедиции в поисках мест, связанных с библейской историей; изучали архитектуру древних палестинских церквей и создавали коллекцию их планов и видов; устраивали быт палестинских церквей иконами своего письма и служебными книгами; собирали и переводили акты духовной дипломации и духовного судебного красноречия Восточной Православно-Кафолической Церкви, грамоты, духовные и аскетические творения Восточных Патриархов и писателей; исследовали церковные книги на арабском языке, историю арабских типографий и многое другое.
Между тем, время, которое сотрудники Миссии могли посвятить науке, сокращали серьезные болезни, проистекавшие от климата, плохих условий жизни, сырости помещений, нехватки средств. В частном письме иеромонах Феофан обратил к А. Н. Муравьеву, хорошо понимавшему суть дела, пронзительные слова: «Что мы за выкидуши? И что за небрежная мачеха, на которой лежит неотлагаемый долг попечения о нас. Добро бы – дитя не плачет, мать не разумеет. Писано и переписано. И так и сяк… Это грех пред Богом и людьми… И вредит нашей цели!.. Ибо и слепой увидит, что мы кинуты»[19].
Еще одно свидетельство самоотверженного труда немногочисленного состава Иерусалимской миссии встречаем у архимандрита Софонии (Сокольского), служившего в русской посольской церкви в Константинополе; он пишет архимандриту Порфирию: «Только лишь кончил чтение вашего отчета. Что сказать о нем? Многое, многое... энциклопедическая начитанность и ученость не школьная, а практическая, выработавшаяся в горниле здравого самомышления и опытности – вот что особенно обратило мое внимание и заставляет еще более любить вас, уважать и целовать. Но, знаете ли, что скажу вам при сем? Скажу вам мой страх и опасение, что вас и ваших трудов не поймут, не разгадают, не оценят по достоянию. Впрочем, это да не удерживает вас на полезнейшем поприще многотрудного вашего действования. Не поймут теперь, поймут после – будущие веки»[20].
Результаты самоотверженных трудов первого состава Русской Духовной миссии в Иерусалиме часто недооцениваются, сводятся к необоснованному и краткому выводу: Миссия не удалась. Опровержение этого поспешного суждения – в летописном своде документов, относящихся к началу истории русского присутствия на Святой Земле. В них ясно звучит глубокое уважение восточного мира к северной православной державе, посланцы которой являли собой пример высокого служения вере, образец благочестия и учености, деятельной помощи христианам в устроении и украшении храмов, в организации училищ, устройстве больниц. Первые русские миссионеры не жалели сил, чтобы по мере возможности доводить начатые дела до конца. Они снабжали приличной одеждой воспитанников патриаршего престола, заботились об уровне преподавания не только в Иерусалимских училищах, но и в Вифлеееме, Бет-Джале, Наблусе и Назарете; открыли новую школу в Лидде, настоятельно побуждали Иерусалимского Патриарха к особому попечению о сиротах, вдовах и бедных. Были предприняты первые практические шаги к улучшению на Святой Земле быта русских паломников и их безопасности. Материальным результатом своих усилий, которым в Иерусалиме «все любуются как редкостью», архимандрит Порфирий считал построенный и отделанный под его присмотром новый дом Миссии: «Вероятно, мне не удастся жить в нем; но, по крайней мере, я оставлю по себе прекрасный памятник моего зодчественного искусства и изящного вкуса»[21].
С началом Восточной войны оказались под угрозой не только результаты энергичных и успешных трудов Русской Духовной миссии, но становилось нелегальным и само пребывание ее в Иерусалиме. Не без основания беспокоился архимандрит Порфирий, «как бы не покинули меня и дружину мою в настоящем опасном водовороте без всякой подмоги»[22].
Вопрос об удалении русских настойчиво поднимал перед турецкими властями французский генеральный консул П.-Э. Ботта; как археолог, он к тому же видел в архимандрите Порфирии серьезного соперника в ориенталистике. Долгое время русским миссионерам покровительствовал австрийский консул граф Пиццамано, но и его возможности к весне 1854 г. были исчерпаны. «Буря уносит меня с Востока, – писал 28 марта архимандрит Порфирий директору Азиатского департамента Министерства иностранных дел Н. И. Любимову. – Не могу противостоять ее сильному напору, но, как подумаю о прерыве моего влияния на благоустройство церкви Палестинской и моих ученых занятий, посвященных многостороннему исследованию Востока, признаюсь, сожалею о том, что раненько суждено мне своротить с поприща, хотя никем из наших не протоптанного и потому трудного, но соответствующего прирожденным стремлениям моей души к познанию неизвестного и к деятельности в кругах дальних и обширных, не утомляющего сил моих и ведущего к целям высоким и благотворным»[23].
Хотя в Иерусалиме все было спокойно, эхо военных действий доносилось и сюда, как и отзвуки победных реляций и злобных выпадов против России рвавшихся в Крым турков и союзных держав; «как будто эти союзники не встретят там ни одного полка русского, и как будто военный министр наш оставит Тавриду, эту жемчужину России, открытою на съедение ракам, привезенным из Сены и Темзы»[24], – в том же письме гневно восклицал архимандрит Порфирий. И словно в ответ прозвучали слова Высочайшего манифеста «О войне с Англией и Францией»: «Православной ли России опасаться сих угроз! Готовая сокрушить дерзость врагов, уклонится ли она от священной цели, Промыслом Всемогущим ей предназначенной? – Нет!! Россия не забыла Бога!»
Настал день, когда членам Русской Духовной миссии предстояло «расстаться с возлюбленными святынями» Иерусалима. 5 мая 1854 г. русские миссионеры покинули Святой Град, а вечером 11 мая на австрийском пароходе «Императрица» отплыли из Яффы в Александрию. Их дальнейший путь лежал через Смирну, остров Сирос, и 21 мая «Императрица» подошла к афинской пристани Пирей для дневной остановки. Времени было достаточно для поездки в столицу Греческого королевства.
В дневнике архимандрит Антонин (Капустин), служивший настоятелем русской посольской церкви в Афинах, записал: «Пятница. 21 мая 1854 г. Петр, приехав, сказал мне, что о. Порфирий давно ожидает меня. Вот тебе сюрприз новый. Пришел домой, нашел гостей и о. диакона. Их было трое: о. Порфирий, о. Феофан и один студент с ними. Сколько я ни упрашивал их остаться хоть ненадолго в Афинах, не мог уговорить. Выпив по рюмке вина, отправились к о. иконому. Посидев там с четверть часа, отправились в Пирей. Пароход уже дымился. На палубе его встретил целую Россию баб-богомолок. Имел честь и удовольствие познакомиться с о. Вениамином. Еще раз простились с отцами Иерусалимскими, передав поклон в Рим. Сколько ждал иерусалимлян… Увидел как во сне»[25].
Так состоялась промыслительная в истории Русской Духовной миссии встреча первых ее сотрудников с будущим создателем Русской Палестины.
О дальнейшей судьбе первых сотрудников Русской Духовной миссии в Иерусалиме
Студент Петр Алексеевич Соловьев (1825‑1898) стал протоиереем, церковным писателем. По возвращении со Святой Земли десять лет (1855–1865) прослужил священником церкви равноапостольной Марии Магдалины на Малой Охте в Петербурге; затем еще двадцать лет священником Покровского храма в Большой Коломне в Петербурге, став его настоятелем в 1885 г. П. А. Соловьев был принят в члены Императорского Православного Палестинского Общества. Результатом его трудов в составе РДМ явился «Альбом памятников христианской древности в Палестине и Египте», изданный архимандритом Порфирием (Успенским). Писал воспоминания об увиденном и пережитом.
Студент Николай Петрович Крылов (1828–1905), вернувшись в 1852 г. из Иерусалима, по болезни ранее других, был принят псаломщиком в храм Входа Господня в Иерусалим в Санкт-Петербурге. Прослужив там два года, после дьяконской хиротонии в 1854 г. переведен в церковь Воскресения Христова в Малой Коломне; там же в 1872 г. рукоположен во священника и в 1888 г. назначен настоятелем. Последние пятнадцать лет его жизни были связаны с храмом равноапостольной Марии Магдалины на Малой Охте.
Иеромонах Феофан (1815–1894) стал известным богословом. После деятельного служения настоятелем русской посольской церкви в Константинополе (1856–1857), ректором Санкт-Петербургской духовной академии (1857–1859), правящим архиереем Тамбовской (1859–1863) и Владимирской (1863–1866) епархий, ушел в затвор в Успенском Вышенском монастыре, посвятив себя молитве и трудам, в числе которых творения экзегетического, катехизического и аскетического характера, духовно-нравственные и гомилетические сочинения, публицистика, переводы творений святых отцов, письма. Среди русских духовных писателей епископ Феофан занимает первое место по масштабам своего наследия. В 1988 г. на Поместном Соборе Русской Православной Церкви он был прославлен в лике святителей.
Архимандрит Порфирий (1804–1885) продолжил свои научные изыскания, пополняя музейные и библиотечные собрания России ценнейшими рукописями и артефактами. После своего третьего путешествия на Восток в 1861 г. больше уже не покидал Россию. В 1865 г. был рукоположен во епископа Чигиринского, викария Киевской епархии. В 1878 г. назначен членом Московской синодальной конторы и настоятелем Новоспасского монастыря.
[1] Под стягом России: Сборник архивных документов. М.: Русская книга, 1992. С. 217.
[2] РГИА. Ф. 796. Оп. 128. Ед. хр. 326. Л. 28.
[3] АВП РИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 3605. Л. 89.
[4] РГИА. Ф. 796. Оп. 128. Ед. хр. 326. Л. 72 об.
[5] Там же. Л. 73.
[6] Книга бытия моего. Дневники и автобиографические записки епископа Порфирия Успенского. Т. III. СПб., 1896. С. 168–169.
[7] Материалы для биографии епископа Порфирия Успенского. Ред. П. В. Безобразов. Т. 2. СПб., 1910. С. 226.
[8] Там же. С. 480.
[9] Книга бытия моего. Дневники и автобиографические записки епископа Порфирия Успенского. Т. III. СПб., 1896. С. 213–214.
[10] Муравьев А.Н. Письма с Востока в 1849–1850 годах. М., 2005. С. 136–137.
[11] Херсонские епархиальные ведомости. 1864. № 10. Прибавл. С. 519.
[12] Базили К. М. Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях. М., 2007. С. 2.
[13] Базили К. М. Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях. М., 2007. С. 7.
[14] Там же. С. 9.
[15] Там же. С. 7.
[16] АВП РИ. Ф. 180. Оп. 517. Ч. 1. Д. 3606. Л. 10.
[17] Книга бытия моего. Дневники и автобиографические записки епископа Порфирия Успенского. Т. I. СПб. 1894. С. III.
[18] Материалы для биографии епископа Порфирия Успенского. Ред. П. В. Безобразов. Т. 2. СПб. 1910. С. 482.
[19] ОР РГБ. Ф. 188. К. 10. Ед. хр. 7. Л. 1.
[20] СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 128.
[21] Материалы для биографии епископа Порфирия Успенского. Ред. П. В. Безобразов. Т. 2. СПб. 1910. С. 546.
[22] Там же. С. 520.
[23] Материалы для биографии епископа Порфирия Успенского. Ред. П. В. Безобразов. Т. 2. СПб. 1910. С. 546.
[24] Там же. С. 550.
[25] РГИА. Ф. 834. Оп. 4. Ед. хр. 1123. Л. 18 об.