Щербакова М.И., заведующая Отделом русской классической
литературы ИМЛИ РАН, профессор, доктор филологических наук

Святитель Феофан, Затворник Вышенский, и Софония (Сокольский),
первый архиепископ Туркестана: пересечение судеб

2017 год – юбилейный для Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. 170 лет назад, в 1847 г. на Святую Землю были отправлены первые сотрудники Миссии: архимандрит Порфирий (Успенский), иеромонах Феофан (Говоров) и студенты П. А. Соловьев и Н. П. Крылов.

Из Санкт-Петербург в Одессу, чтобы продолжить дальнейший путь морем, сотрудники Миссии выехали 14 октября и вскоре были в Могилеве, где их принимал архимандрит Софония (Сокольский), ректор и профессор богословия Могилевской семинарии и настоятель Могилевско-Братского первоклассного монастыря. На эту должность он был переведен в феврале 1847 г. И архимандрит Порфирий, и иеромонах Феофан были знакомы отцу Софонии.

Архимандрит Софония, в миру Стефан Васильевич, родился 26 ноября 1799 г. в семье священника села Эсько Тверской губернии. Когда его отец Василий Буланов (родовая фамилия) поступал в Тверскую семинарию, отец ректор, учитывая красивый внешний вид и бойкий характер мальчика, переименовал его в Сокольского.

Стефан окончил сначала Бежецкое духовное училище, затем Тверскую духовную семинарию В 1827 г. ‑ Санкт-Петербургскую Духовную Академию, седьмым, со степенью магистра. Курсом ниже ‑ в 1829 г. ‑ Академию окончил старшим кандидатом и 14-м по списку Константин Александрович Успенский, в монашестве Порфирий. Дружеские связи двух выпускников продлились до последних дней жизни.

После монашеского пострига в честь одного из 12-ти малых пророков и рукоположения в сентябре 1827 г. иеромонах Софония начал свое служение по духовно-учебному ведомству, продолжавшееся 21 год. За это время он занимал наставнические и начальнические должности в семи семинариях и управлял за этот период семью различными монастырями. Сначала были Тверская семинария, Вологодская, Архангельская. С Вологдой связаны еще одни братские духовные узы, сохранявшиеся всю жизнь. Иеромонах Софония подготавливал к постригу в монашество Димитрия Александровича Брянчанинова, впоследствии епископа Кавказского Игнатия.

В мае 1835 г. о. Софония был переведен на должность ректора и профессора богословия Орловской семинарии и произведен в архимандрита третьеклассного Мценского монастыря.

В Киевском архиве Национальной библиотеки Украины сохраняется отчет архимандрита Димитрия (Муретова), ревизовавшего Орловскую семинарию: «Ректор семинарии и профессор богословия архимандрит Софония <...> к прохождению возложенных на него должностей весьма способен; преподаванием богословия занимается с полным усердием; управляет семинарией деятельно и благоразумно; заслуживает одобрение начальства» [1].

Начало ректорства о. Софонии совпало с завершением семинарского курса в Орле Георгия Васильевича Говорова, в монашестве Феофана. Об этом кратком пересечении двух замечательных судеб сохранились несколько свидетельств.

В июле 1835 г. выпускникам семинарии пришлось сдавать экзамены трижды. Во-первых, епархиальному преосвященному Никодиму (Быстрицкому), ревизовавшему семинарию. Затем, за увольнением предыдущего ректора начал производить испытания инспектор Венедикт; а 2 июля прибыл в Орел о. Софония, и экзамены прошли в третий раз[2]. Ученики всех отделений писали тогда сочинения на темы, данные самим епископом. Георгий Говоров, особенно отличавшийся знанием Св. Писания, выбрал тему по богословию: «Почему для спасения рода человеческого необходимо воплощение Бога?»

Когда же пришло время назначать в Киевскую академию лучших студентов, ректор архимандрит Софония по какой-то причине не включил Георгия Говорова в список, представленный епископу Никодиму. Однако преосвященный внес поправку, поскольку в свое время заметил выдающиеся ответы Говорова на экзаменах по Св. Писанию; эти знания он особенно ценил в учащихся.

О встрече в Могилеве архимандрит Порфирий записал в дневнике: «Два дня (22 и 23 октября) провел у настоятеля тамошнего Братского монастыря архимандрита Софонии, бывшего товарищем мне в духовной академии, и уговорил его перепроситься на службу при нашем посольстве в Константинополе»[3].

Доводы о. Порфирия, как можно предположить, воздействовали на о. Софонию, поскольку уже через четыре месяца, 11 февраля 1848 г. он был назначен в Константинополь настоятелем церкви при Русском посольстве. Этим назначением завершилось служение о. Софонии в духовно-учебных должностях.

Константинополь открыл в биографии архимандрита Софонии новую страницу. Началось его знакомство с Востоком.

Близость Святой Земли, где несли свое послушание первые русские миссионеры, не могла не привлечь арх. Софонию. И летом 1850 г. он предпринял паломническую поездку в Иерусалим. Сопровождали его офицеры русского брига, на котором он ехал от Константинополя до Яффы и обратно. «Все спутники мои, ‑ писал он в известном путевом очерке «Поездка на Иордан», ‑ коих было (со включением и матросов) более 25, по прибытии в Иерусалим вместе со мною говели, и потом все у меня исповедались и приобщались Св. Таин на Гробе Господнем»[4].

Очерк «Поездка на Иордан» раскрывает читателю несомненный художественный талант о. Софонии, его проповеднический дар, задатки просветителя, исследовательский пыл. Три ключевых эпизода очерка посвящены трем святыням древней Палестины ‑ это Вифания, Фаран, Иордан. И во всех описаниях живым чувством и верой одухотворяются знания библейской истории, теряет свою разрушительную силу время, отделяющее паломников от событий первых веков Христианства.

«Под руководством каваса и драгомана, с особыми проводниками от Патриархии, и под прикрытием стражи из пятнадцати бедуинов, предводительствуемых двумя шейхами»[5] отправился о. Софония и русские моряки из Иерусалима в Иерихон через Вифанию, родной город Лазаря, Марфы и Марии. Место, где полагают их дом, было отмечено еще в начале четвертого столетия св. Еленой, основавшей там монастырь. Впоследствии он был разрушен, но потом снова воздвигнут крестоносцами. «От сего последнего, ‑ писал о. Софония, ‑ доныне уцелело много развалин, между коими особенно заметны массивные обломки каменной стены. Неподалеку от сих руин, на возвышении, стоит довольно порядочная джами (турецкая мечеть), которая, по мнению мусульман, стоит якобы над тем самым гротом или погребальным вертепом, в котором воскрешен был Лазарь. <...> Не без душевного потрясения спустившись <...> в мрачное подземелье, <...> объятый благоговейным трепетом, я чувствовал, что весь дрожу, и что холодный пот выступал по лицу моему. Не входя в критическое расследование, точно ли тут лежал мертвец воскрешенный, я устремился за проводником, и лишь только вступил на сыроватую почву могильного вертепа, отдал ему свои свечи, а сам в безмолвии повергшись пред Победителем ада и смерти, молитвенно прочитал тропарь, содержащий сущность совершившегося здесь чуда. Проводник что-то говорил и начал уже подниматься в верхнюю пещеру; но я не слыхал его и оставался еще внизу» [6].

Летний невыносимый зной всегда составлял серьезное испытание для русских поклонников на Святой Земле. Однако, как видим в дальнейшем повествовании, арх. Софония уже тогда находил в себе силы преодолевать его, что, без сомнения, помогло ему в последующем служении в Туркестане. «Мне не хотелось, ‑ пишет он, ‑ или лучше, жалко было терять время в безвременном сне или пустых разглагольствиях в такой стране, где почти каждая дебрь и долина ознаменованы разнообразным явлением силы Божией, действовавшей, по мере веры, в избранных Божиих»[7].

Предположив, что они находятся неподалеку от Фарана ‑ древнейшего монастыря, основанного в начале IV в. прп. Харитоном Исповедником в пещере, куда привели его разбойники, арх. Софония спросил одного из проводников, знает ли он это место. К удивлению, выяснилось, что проводник полгода назад по поручению Андрея Николаевича Муравьева нашел эту святыню и может показать ее. «В первый раз ездил более суток и не отыскал, а во второй – нашел»[8].

Отправились в путь. «Палящее полуденное солнце не раз заставляло меня озираться вспять, как жену Лотову, и спрашивать путеводителя, далеко ли еще. <…> Все, что представилось мне с первого раза, это была в собственном смысле дикая, безжизненная, глухая и необитаемая дебрь, с несколькими логовищами для шакалов и гиен. Но, присматриваясь далее, я увидел, что лощина была как бы окаймлена с двух противоположных сторон полуотвесными каменистыми стенами, по коим в разных местах и на разной высоте видны были разнообразные отверстия, служащие устьем пещер. С правой стороны выказывалась, более чем до половины, пещера под нависшей скалой с обширным входом.

‑ Не это ли, ‑ спросил я, ‑ была та пещера, в которой первоначально жили разбойники, и которая потом обращена была святым исповедником в церковь?

‑ Эта самая. Жалко, что отселе не видно другой ее половины. Там довольно видны следы устройства церковного.

‑ Значит, тут сокрыты были и св. мощи преподобного основателя обители.

‑ Тут; но говорят, что они перенесены были потом в другую его обитель, которая называлась древнею лаврою.

‑ Это все равно. Дело в том, что здесь он начал, здесь и окончил подвижнический труд свой.

<…> Грустная картина виденного погрузила меня в задумчивость. <…> Какое запустение, какие развалины! Между тем, как все это в свое время созидалось и процветало. Всеразрушающая рука времени не щадит ничего на земле, что из земли и во времени. Какая безотрадная мертвенность! <…> Впрочем, так разрушается и умирает только видимое и вещественное, а незримое и божественное остается тем, чем есть – неразрушимым, вечно живым и живущим» [9].

На следующий день паломники прибыли на Иордан. Предвкушение встречи с местом, где Спаситель принял обряд крещения от рук Иоанна Крестителя, у каждого паломника сопряжено с неким ожидаемым зрительным образом, исполненным неземной красоты и святости.

И арх. Софония, «подъезжая к Иордану, <...> воображал только одно, и взорами искал одного, и весь стремился к одному, чтобы скорее увидеть светло-синюю прозрачную поверхность струй, оживляющих и прохлаждающих.

Каково же было мое изумление, ‑ продолжает он, ‑ когда <…> я увидел в углублении между берегами какую-то мутную массу бесцветной влаги, которая, не отражая в себе ни одного предмета, стремилась вниз с такою быстротою, что, казалось, выпирала себя из своего русла, то вздымаясь посередине волнообразной, извилистой хребтовиной, то прилегая и клубясь огромными вращающимися кругами. И не это ли самое <...> разумел <...> игумен Даниил, отметив <...> об Иордане кратко, но весьма знаменательно: “Течет же река Иордан быстро водою и лукаво вельми”. <…>

Такая неожиданность, такая резкая, диаметральная противоположность действительности с воображаемым меня сильно поразила. И признаюсь, я не устоял противу искушения. <…> К счастию, это состояние невыдержанного искуса было моментально. <…> Вслед за сим и тут же, с полною верою и смирением, я пал на землю, и воображая бывшее здесь некогда <...> сделал три земных поклона. Подоспевшие спутники мои также молились. На утомленных лицах их, и сквозь пыль и пот, виден был отблеск неподдельной радости, что столь томительное путешествие кончилось, и цель его достигнута благополучно. И вот все мы, в чувстве благодарения Триипостасному Божеству, довольно стройным хором пропели тропарь Богоявлению. По окончании его, некоторые устремились было к реке, чтобы утолить палящую жажду; но я напомнил, что все мы добровольно дали обет – перенести и вытерпеть дневной вар и зной до конца, т.е. до освящения воды, и что это освящение сейчас же начнется.

<...> В ту же минуту, в тени между развесистых и густых цакумов, ив и олеандров, начато было великое освящение святых богоявлений, ‑ освящение обычное по своему обряду, но необычное по местной обстановке и, конечно, единственное в жизни каждого из нас тут бывших, судя по множеству препятствий и трудностей, неизбежных для иперборейца, чтобы с берегов Северной Двины и Волги перенестись на прибрежье Иорданское.

Нужно ли говорить, что нигде я не пел и не читал с таким чувством и выражением, как здесь в описываемую минуту, ‑ что нигде и никогда так не поражал меня внутренний смысл и значение сего таинственно-воспоминательного священнодействия, как здесь <...> Не я один, но и все молившиеся со мною <...> находились под настроением духа особенным и напряженным. При чтении молитвы “Велий еси, Господи, и чудна дела Твоя” большая часть из них, сами собой, стали на колена. Это меня очень тронуло, и я последовал их примеру, а моему все прочие, не исключая и самих бедуинов, увлекшихся общим движением.

Такая живая картина непритворного благоговения <...> возвысила во всех нас молитвенный дух и воспламенила чувство умиления едва не до слез. Я с трудом мог продолжать чтение этой молитвы <...> которая теперь казалась всем нам несравненно выше, сильнее, священнее, торжественнее. Когда же дошло до погружения креста, о, с каким сердечным участием и радостью все присутствовавшие, как бы единым сердцем и усты, запели: во Иордане крещающуся Тебе, Господи!

Что во мне происходило, что я думал и чувствовал в этот чрезвычайный момент, не помню. Помню только, что каждый раз, когда я подходил к реке и погружал в ней животворящий крест, каждый раз мне представлялось, и я как бы видел, что так погружал в сих же самих струях великий Пророк, проповедник и Предтеча, святых Святейшего, касаясь верху главы Его. И эта живая мысль, отражаясь в сердце моем невыразимым чувством умиления и восторга, до того волновала меня, что голос мой прерывался, руки дрожали и я плакал… Да… я плакал, но такими сладкими слезами, что подобная минута, если может для меня повториться, то разве там только, где мириады блаженствующих духов зрят неизреченную лепоту света триипостасного и возносят к нему вечно-хвалебное аллилуйя! Осенив всех крестом и окропив из самого Иордана, и я, наконец, не только испил освященной воды, но и омыл ею и лицо, и голову. О, как она была вкусна, приятна, живительна, радостотворна!» [10]

Наконец, все устремились в воду. «Чтобы предупредить несчастные случаи на реке не мелкой и весьма быстрой, ‑ поясняет арх. Софония, ‑ Патриархия берет свои меры, коих нельзя не одобрить. Выше того места, где обыкновенно купаются, к деревам, более вдавшимся в воду, привязывается одна или две толстых веревки, и длинные концы их протягиваются по течению реки параллельно и не в большом один от другого расстоянии. Для робких и малоискусных в плавании подобные субсидии очень не излишни; но наши моряки, по привычке к водной стихии, плавали как рыба, и без всяких вспоможений, бороздили реку по всем направлениям, переплывая даже и на онпол ее. Русская натура, не оставляющая русского человека и на Иордане, точно так же, как на Буге и на Днепре, изумляла многих из наших драбантов-спутников, вероятно не видавших еще в подобных размерах таких эволюций и диверсий на воде»[11].

Паломничество в Иерусалим архимандрита Софонии совпало с экспедицией сотрудников Русской духовной миссии в Египет, и встреча с архимандритом Порфирием и иеромонахом Феофаном на этот раз не состоялась. Сожалея, что не удалось свидеться «и беседовать, как бывало, далеко за полночь», архимандрит Порфирий писал в Константинополь: «Рассказ других о вашем путешествии и поклонении Богочеловеку у его живоносного Гроба был для меня то же, что сновидение. Я понял, что вы были в святом Граде, но понятие не то, что зрение лица и слышание голоса дружеского. Быть так. Гулянье же мое по пустыням было весьма приятно мне. И я возвратился оттуда с запасом новеньких познаний. Вы увидите этот запас, хоть и не весь, у г. посланника»^[12].

Оба корреспондента дорожили возможностью делиться результатами своих размышлений, ценя друг в друге дар рассуждения, глубокую проницательность и предельную откровенность.

Назревала Восточная война, а Иерусалимская миссия, находясь на передовой линии противостояния католической экспансии на Святой Земле, была практически забыта и брошена официальным Петербургом. С уверенностью, что арх. Софония все поймет правильно, арх. Порфирий писал ему в апреле 1851 г.: «Срок моего пребывания в Иерусалиме кончился, а из Петербурга ни слуху ни духу, ни об отзыве назад, ни о новом сроке. Такое состояние премучительно <...>. Не могу понять такой невнимательности начальства не к моей особе, а к целому духовному посольству»[13].

В ответном майском письме из Константинополя ‑ не менее горькие слова: «Только лишь кончил чтение Вашего отчета. Что сказать о нем? Многое, многое <...> энциклопедическая начитанность и ученость не школьная, а практическая, выработавшаяся в горниле здравого самомышления и опытности – вот что особенно обратило мое внимание и заставляет еще более любить Вас, уважать и целовать. Но знаете ли, что скажу Вам при сем? Скажу Вам мой страх и опасение, что Вас и Ваших трудов не поймут, не разгадают, не оценят по достоянию. Впрочем, это да не удерживает Вас на полезнейшем поприще многотрудного Вашего действования. Не поймут теперь, поймут после – будущие веки»[14].

Архимандрит Софония, как и его товарищ по Санкт-Петербургской духовной академии, оставил после себя обширное наследие. Прекрасно знал итальянский и французский, переводил с греческого. С сиро-халдейского древнего языка на русский им переведены: «Двенадцать слов Нестория...» и «Диспут между Несторием и Кириллом, читаемый ежегодно в церквах несторианских в праздник Трех вселенских учителей (Феодора, Диодора, Нестория)». На сиро-халдейский перевел «Краткий катехизис» и «Священную историю». За год до смерти подготовил и издал в Петербурге двухтомник «Слова и речи». Тогда же и там же, в северной столице, вышел труд епископа Софонии «Современный быт и литургия христиан инославных, иаковитов и несториан...» ‑ своего рода итог его многолетних исследований, печатавшихся в церковной периодике, и единственное специальное сочинение в русской литературе по этому предмету. Безусловный научный интерес представляют записки епископа Софонии «Из дневника по службе на Востоке и Западе», вышедшие в С.-Петербурге в 1874 г.

До нас дошли отдельные свидетельства и чисто бытового свойства, характеризующие насущные проблемы, нередко возникавшие перед нашими соотечественниками в чужих краях. Так, в письме к иеромонаху Феофану в Иерусалим архимандрит Порфирий из Киева отправлял поручение: «Не приедет ли в Иерусалим повар отца архимандрита Софонии из Константинополя. Он мастер своего дела. Имя его Емельян, послушник. Прошу принять его, с тем, чтобы он поучил Юсефа готовить кушанье. Распорядитесь так, чтобы Юсеф не обиделся. А Емельяну скажите, что отец архимандрит по возвращении наградит вас за труды. Ежели Емельян согласится остаться у нас навсегда, тем лучше. Хороший повар – что хорошее золото»[15].

После Константинопольского служения, прерванного в связи с Восточной войной, архимандрит Софония был направлен сначала в Рим, настоятелем церкви миссии Русской Православной Церкви.

В сентябре 1861 г. Святейшим Синодом по обсуждении дела о желании проживающих в Персидских провинциях несториан присоединиться к Православию было определено командировать архимандрита Софонию в Эривань, где он пробыл около двух лет. Есть все основания полагать, что решение последовало как результат мнения Феофана, в то время уже епископа Тамбовского и Шацкого, высказанного в письме к обер-прокурору Святейшего Синода Александру Петровичу Толстому: «Лучше всех знакомы с сим делом отцы архимандриты Порфирий и Софония. Может годиться и архимандрит Антонин Константинопольский (Капустин ‑ М. Щ.)»[16].

28 февраля 1863 г. в Святейшем Синоде состоялось наречение архимандрита Софонии во епископа Новомиргородского, викария Херсонской епархии. Хиротония прошла через три дня в Александро-Невской лавре. Вскоре последовало новое назначение ‑ в Грузию ‑ ставшее преддверием главной миссии епископа Софонии на Востоке, в Туркестанском крае, куда он был назначен решением Святейшего Синода от 12 ноября 1871 г., став первым епископом новоучрежденной Туркестанской и Ташкентской епархии, Здесь он провел безотлучно шесть лет и отошел ко Господу 26 ноября 1877 г. в городе Верном (нынешней Алма-Ате). За два месяца до кончины преосвященный Софония был возведен в сан архиепископа Туркестанского и Ташкентского.

[1] ИР НБУ. Ф. 160. Ед. хр. 2222. Л. 132.

[2] ИР НБУ. Ф. 160. Ед. хр. 2222. Л. 369‑370.

[3] Книга бытия моего. Дневники и автобиографические записки епископа Порфирия Успенского. Т. III. СПб., 1896. С. 160–161.

[4] Херсонские епархиальные ведомости. 1864. № 9. Прибавл. С. 455.

[5] Там же.

[6] Херсонские епархиальные ведомости. 1864. № 9. Прибавл. С. 455-457.

[7] Там же.

[8] Херсонские епархиальные ведомости. 1864. № 10. Прибавл. С. 515-516.

[9] Херсонские епархиальные ведомости. 1864. № 10. Прибавл. С. 517-520.

[10] Херсонские епархиальные ведомости. 1865. № 1. Прибавл. С. 21–25.

[11] Там же. С. 25.

[12] Материалы для биографии еп. Порфирия Успенского. Т. IΙ. СПб., 1910. С. 360

[13] Материалы для биографии еп. Порфирия Успенского. Т. IΙ. СПб. 1910. С. 360.

[14] СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 128–129 об.

[15] СПБФ АРАН. Ф. 118. Оп. 1. Ед. хр. 41. Л. 150–151.

[16] РГИА. Ф. 797. Оп. 29. Отд. 2. Ст. 2. Ед. хр. 347а. Л. 116—120.