Титкова Наталья Евгеньевна,
кандидат филологических наук, доцент, преподаватель Арзамасского
государственного педагогического института

Стилевое своеобразие эпистолярного наследия
Пресвященного Феофана Затворника и святителя Игнатия Брянчанинова

Святителя Игнатия Брянчанинова можно назвать содружественным современником Преосвященного Феофана Говорова. Их обоих причисляют к плеяде великих русских духовных писателей XIX века, обогативших русскую литературу блестящими образцами морально-аскетических творений. В их сочинениях раскрывается православно-христианское понимание вопроса о спасении с нравственно-богословской точки зрения.

Один из наиболее авторитетных биографов святителя Игнатия Л.Соколов в своем исследовании обращает особое внимание на то, что роднит этих двух подвижников веры и благочестия: «современник святителя Игнатия по времени жизни, Святитель Феофан Затворник имеет с ним немалое сходство в характере личности, в строе жизни и содержании и предметах духовно-аскетических писаний. Оба названные святителя со дней юности и до смертного часа сохранили одинаковую склонность к духовно-созерцательной жизни; чуждаясь мира в его греховных сторонах, оба были готовы служить благу и душевному спасению человеческому; тот и другой подвижник сходны между собою со стороны любви к природе, ласки в отношении к людям, простоты жизненной обстановки, значения родственных связей, нестяжательности, аскетического образа жизни и способов настроиться на нее; к этой главнейшей их жизненной цели направлено было их добродетельное внешнее и делание душевное; оба поддерживали и воспитывали свое христианское душенастроение непрестанным чтением молитвы Иисусовой, памятованием о смерти, вечных мук грешника, сознанием вездеприсутствия Божия, испытанием своей совести» [1]. Этим глубинным духовным сходством натур обусловлено созвучие их произведений: «То же ближайшее сродство замечается и в духовно-аскетическом характере и содержании литературных творений епископов Игнатия Феофана, и, за исключением вопроса о природе духов, кажется, - нет других вопросов и предметов православно-христианского видения, в которых святители-подвижники не были бы согласны между собой» [2].

Созвучные темы и мотивы – это первое, что обращает на себя внимание при сравнении текстов сочинений писателей-аскетов: «По искреннему и глубокому убеждению в величии учения Христова и по изящной простоте речи, письма к мирянам стоят в параллели с дневником о. Иоанна Кронштадтского или творениями Епископа Феофана. Эти три духовные писателя по христианскому вдохновению в творениях своих сходны между собою: они не сочиняют, а исповедуют искренние свои убеждения» [3]. Что касается формы, то здесь можно обнаружить не только сходство, но и различия, и такой сравнительный анализ может помочь более глубоко уяснить сущность стилевого своеобразия творчества каждого из них.

Это своеобразие, на наш взгляд, выразительнее всего проявляется в их эпистолярном наследии, поскольку письма, где мысль не скована жесткими жанровыми рамками проповеди или богословской статьи, несут на себе самый отчетливый отпечаток личности авторов.

Эпистолярное наследие образует одну из наиболее ярких граней творчества обоих писателей-проповедников. На протяжении всей своей монашеской жизни они вели обширную деловую переписку, а также поддерживали через письма общение со своими духовными чадами, родственниками и друзьями.

В качестве материала для сравнительного анализа целесообразно взять письма, адресованные друзьям и духовным чадам, поскольку такая переписка предполагает особую душевную открытость, доверительные отношения, искреннюю интонацию, отсутствие сковывающих рамок церковного этикета, присутствующих в деловых письмах. Примечательны в этом плане книга Преосвященного Феофана Затворника «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться», представляющая собой своеобразный духовную повесть в письмах, составленную на основе материала письменного общения с реальной девушкой, прошедшей под его отеческим наблюдением путь духовного развития от обычной светской барышни до молитвенницы, почти монахини, а также его многочисленные письма, не собранные в сборники, которых в печатном виде сохранилось почти две тысячи. По духу им наиболее созвучны письма к друзьям и духовным чадам святителя Игнатия Брянчанинова.

Главная смысловая доминанта эпистолярных текстов обоих авторов – призыв к покаянию. Оба они стремятся объяснить своим адресатам, что такое духовная жизнь и как на нее настроиться и нацеливают их на самоуглубление, внимание к себе, духовной трезвости. Для обоих писателей характерна при этом установка на открытое, доверительное, искреннее общение. «Обещаете быть откровенною. Добре! Откровенность – первое дело в переписке, иначе нечего было ее и затевать. И пишите всегда «сплеча» - все, что есть на душе и особенно пополнее излагайте вопросы, которые зашевелятся в голове и станут настойчиво требовать решения» [4], – это слова с первых страниц книги «Что есть духовное жизнь…», задающие, как основное условие письменного общения с юной корреспонденткой, душевную открытость. Об искренности и доверии как о величайшем утешении в дружеском общении пишет святитель Игнатий обозначает в одном из посланий к своему другу архимандриту Игнатию Васильеву: «Бог даровал мне, грешнику, истинное утешение: душу твою, исполненную искренним расположением Христианским. По причине этого расположения душа твоя делается как бы чистым зеркалом, в котором верно отпечатываются мои чувствования и мой образ мыслей, развитые во мне монашеской жизнью» [5].

Следует отметить, однако, что при всей искренности и открытости, письма святителя Игнатия более сдержанны и серьезны по тону, чем эпистолярные произведения епископа Феофана. Это связано с тем, что они несут на себе рельефную печать риторической традиции. Вообще его письма можно считать продолжением «Аскетических опытов», и особенно «Аскетической проповеди», в которых он выступает прежде всего как богослов и проповедник. В каждом письме содержатся конкретные духовные наставления адресату, часто в форме императивов. Язык церковной проповеди заставляют вспомнить в его письмах библейская образность, цитаты из творений святых отцов церкви, многочисленные риторические вопросы и восклицания, обилие эпитетов, сравнений и метафор. Сама композиция его писем часто воспроизводит структуру поучения – разновидности церковной проповеди. Во многих текстах можно выделить основные элементы поучения: вступление, основную часть, нравственное приложение и вывод.

Рассмотрим эти структурные и стилевые особенности на примере текста письма, адресованного к «некоему семейству». В начале письма святитель Игнатий четко обозначает ситуацию духовной опасности, в которой оказался его друг по приезде в Париж: «вы брошены в Париж, столицу моды, столицу образованности мира, и, можно сказать, в столицу тьмы и греха» [6]. Выразительная метафора «столица тьмы и греха», находясь рядом с расхожим выражением «столица моды», в данном случае выражает ущербную духовную сущность жизни европейской столицы в противоположность ее внешнему блеску. Отталкиваясь от этой метафоры, автор письма начинает развертывать цепочку императивов, указывающих адресату путь, по которому можно выйти из духовного лабиринта, в котором он оказался: «в столице тьмы и греха охранитесь от помрачения, охранитесь от греха». Повтор глаголов «охранитесь» подчеркивает необходимость духовного трезвения. Эта часть письма – соответствует первой части церковного поучения – вступлению.

После водной части, как в поучении, в данном письме следует основная часть, в которой раскрывается духовная сущность какого-либо явления, в данном случае, обосновывается необходимость возвращения на Родину. «Где больше опасности, там нужно больше осторожности», – поясняя эту закономерность, святитель прибегает к развернутому сравнению, сравнивая скорейшее удаление из Парижа с бегством из зачумленного города: «если необходимые обстоятельства заставят быть в городах, где свирепствуют чума или другая заразительная болезнь, то надо стараться кончить там дела, как можно скорее и уехать, как можно скорее. Тем больше так должно поставить относительно города, - столицы греха». Далее следует цепочка риторических вопросов: «кто знает – не нанесет ли всезлобный грех какой раны? Кто знает, какую он нанесет рану? Он может нанести и смертельную рану, неисцельную».

Далее следует нравственное приложение – конкретный совет-увещание, настоятельная просьба другу как можно скорее вернуться на Родину: «приезжайте скорее назад, окончив ВАШЕ дело. Здесь ждет ВАС важное дело. Вы обязаны внимательно заняться ВАШЕЮ душою. Не промотайте ее. А это можно сделать – как многие делают».

Завершает письмо поздравление с Днем Ангела, которое содержит нравственный вывод: «О! как бы милосердый Господь даровал мне возрадоваться о спасении ВАШЕМ и моем в этот и будущий век. Ныне день ВАШЕГО Ангела: да соблюдет ВАС в совершенном благополучии Святый Ангел, хранитель ВАШ» [7]. На примере этого письма отчетливо видно влияние риторической традиции на композицию и стиль эпистолярных произведений святителя Игнатия. Именно она определила основной тон его писем – при всей искренности и открытости - сдержанность, лаконизм, возвышенный образ мыслей и чувств, поскольку «язык проповеди – это не язык народного быта, обыденных человеческих взаимоотношений. При всей своей доступности и ясности этот язык всегда должен отличаться чистотой, возвышенностью и церковностью» [8].

Письма епископа Феофана, напротив, отличаются отсутствием риторичности. В них словно звучит живая разговорная речь, пересыпанная пословицами, поговорками, шутками, характерный «говорок», по выражению Т.Л. Воронина. О самых высоких понятиях, о самых сложных вопросах духовной жизни он стремится говорить максимально просто, так, чтобы его мог понять любой человек, независимо от уровня образованности: «язык и тон писем святителя свободны от традиционной риторики, он общается в письме с живым человеком и обращен к нему своей индивидуальной человеческой стороной. Он учит не с высокой кафедры, а как друг-собеседник. Такая эпистолярная беседа становится возможной в русской духовной культуре только во второй половине XIX века, когда процессы индивидуализации языка и самовыражения достигают уже и самой консервативной, церковной области культуры» [9]. Личностно-разговорная интонация, передающая характер святителя Феофана, помогает построить в сознании читателя образ автора писем. Вот образец его неподражаемой интонации: «Не пишу, плохо пишу…. Вы все сами виноваты. Как назвать ту барыню, которая прядева требует, а кудельки не дает? Злая барыня. Вот это вы и есть. Дали вы мне кудельку? Нет. А прядево подай. Вы дайте мне кудельку-то: я вам напряду столько, что и не рады будете» [10]. В разговоре о самом главном святитель Феофан может употреблять даже грубоватое просторечие. Например, одной своей корреспондентке, стоящей в самом начале пути самопознания, он пишет: «Душа по природе к Господу должна стремиться. А Господь всегда близ есть. И рекомендовать их друг другу нечего, ибо они старые знакомые. Зачем дело? Душа дура все ко Господу спиною оборачивается, то вертится перед ним бесчинно, внимания на Него не обращая. Ведь это очень невежливо. Возьмите же в руки сию сударыню невежду и приучите ее к законам вежливости…» [11]

Для объяснения сущности духовных явлений святитель Феофан использует сравнения, в основном, из бытовой сферы, из тех реалий, который непосредственно окружают его собеседников. Например, о подготовке к принятию Святых Тайн в книге «Что есть духовная жизнь…» он пишет: «Вы сказали, что возьметесь говеть, так говеть! Благослови, Господи! Извольте же придумывать, как принарядиться. Старые платья все прочь, новенькие надо. Если что из старого окажется гожим, то вымыть, выгладить и представить все в таком виде, как бы это было совсем новое. Хочу этим сказать, что вам надобно пересмотреть себя: худое охудить и отбросить, а хорошее удержать, выправить и усовершить» [12]. Дом, хозяйство, средства создания комфорта, мир большого города – все, что близко и понятно девушке дворянского круга, переселившейся из глуши в столицу, все это становится у Феофана источником образности. Например, объясняя сущность молитвенного общения со святыми, он пишет: «как святые не могут не слышать наших молитв? Вы знаете, как действует электрический телеграф? В Петербурге, например, заводят известный аппарат; в то же мгновение то действие петербургское отражается в Москве в подобном же аппарате и в том же значении, в каком там происходит движение. Почему так бывает? Потому что и аппараты те однородные, и соединяющая их проволока к ним же подлажена. Так, что действие такого телеграфа – то наша молитва. Мы и святые – как бы два аппарата однородные; среда, в коей святые и коею окружены души наши, - это проволока. Когда истинная молитва – сердечная – подвигнется в душе, тогда она, по той стихии, воздействуя на нее, как лучом света пролетает до святых и сказывает им, чего мы хотим и о чем молимся» [13].

Святитель Игнатий также часто использует прием метафорического объяснения духовных явлений. Но картины, которые он рисует при этом, оторваны от быта, это, в основном, своеобразные пейзажные зарисовки. Свои сравнения, метафорические уподобления он берет, как правило, из мира природы, подражая в этом святым Отцам церкви. В письме духовной дочери С.И. Снессаревой, обращая внимание на одну из важных духовных закономерностей, он пишет: «по сравнению, сделанному Святыми Отцами, внутренняя жизнь подвижника Христова подобна погоде: иногда бывает ясно и тепло, а иногда пасмурно, ненастно и холодно. По их же сравнению эта жизнь подобна урожаям хлеба, которые иногда бывают очень обильны, а иногда очень скудны. Люди опытные не надеются на постоянство хорошей погоды и не приходят в смущение от погоды дурной, зная, что одна постоянно сменяется другою. Также при хорошем урожае они не полагаются на него и не престают от труда, а при худом урожае не впадают в уныние и равным образом не престают от возделывания земли. Таков закон природы. Подобен ему и закон подвижничества» [14].

Исследователь Т.Л. Воронин метко назвал образность преосвященного Затворника «приземленной» [15]. По аналогии можно назвать метафорику Игнатия Брянчанинова «оторванной от земли», устремленной к небу. Для построения развернутых метафор он нередко использует символику небесных светил, в частности, астральные и солярный образы: «земная жизнь – школа. Находясь 25 лет в этой школе Н.Н. увидел звезду, хранящую его. Звезда – это Промысл Божий. Звезды усматриваются ночью на чистом небе; при наступлении дня они, оставаясь на своих местах, делаются неприметными по причине появившегося преимущественно света, разливаемого солнцем. Солнце – Христос» [16].

Таким образом, сравнительный анализ эпистолярных произведений писателей-аскетов позволяет сделать вывод о том, что в историко-культурном контексте их произведения отражают разные этапы развития русской литературы. Епископ Игнатий, как наследник пушкинской литературной традиции, в своих творениях отразил начало процесса индивидуализации языка и самовыражения в церковной литературе, его содружественный современник, Преосвященный Феофан, – этап, когда процесс этот шел уже полным ходом.