Никольский Евгений Владимирович,
эксперт Научно-редакционного совета по изданию
Полного собрания творений святителя Феофана,
Затворника Вышенского, преподаватель МИИГАиК,
кандидат филологических наук.

Духовная эволюция главного героя философско-мистической дилогии Всеволода Соловьёва
в свете святоотеческого богословия ( к вопросу о религиозно- идеологической позиции писателя)

Духовно-религиозный путь исторического романиста Всеволода Сергеевича Соловьева условно можно разделить на несколько этапов. В детстве под влиянием своего дедушки, московского священника о. Михаила Соловьева, с чуткостью своей души принял православную веру, которой (если судить по его письмам к Ф.М. Достоевскому) он не изменил и в юности.

В более зрелом возрасте, предположительно из-за имевших тогда место косности и сухости религиозной жизни в «государственной» церкви, он стал скоро искать «духовность» в иных сферах бытия: прикоснулся к спиритизму и, в том числе, к индуизму и буддизму, о чем потом искренне сожалел и каялся. Об увлечении Вс. Соловьева буддизмом есть упоминание в книге племянника писателя о. Сергия Соловьева. «Владимир Соловьев: жизнь и творческая эволюция». Но, по-видимому, его «страсть» не была продолжительной, т.к. в других источниках мы не находим упоминание об этом.

 Начинающий писатель, по-видимому, столкнул с тем, что значительно позже в своей статье «Типы религиозной жизни» (1937 г.) выразила преподобная Мария (Скобцева): «Вся система предопределила то, что самые религиозно-одаренные и горячие люди не находили в ней места. Одни или уходили в монастырь, стремясь к полному отрыву от всякой внешней церковной деятельности, или, вообще, поднимали мятеж, бунтуя зачастую не только против данной системы, но и против церкви как таковой. Так родился у нас антирелигиозный фанатизм наших революционеров, столь похожий в своей первоначальной стадии на огненное горение подлинной, религиозной жизни. Он втягивал в себя всех, кто жаждал внутреннего аскетического подвига, жертвы, бескорыстной любви – всего того, что официальная государственная Церковь не могла дать…».   [ 1]

На наш взгляд, его поиски в сфере неевангельской духовности (буддизм, спиритизм, теософия, гностицизм) можно объяснить именно теми причинами, которые выявила св. Мария (Скобцова). Однако, кризис, вызванный встречей в Париже с Е.П. Блаватской, был преодолен романистом благодаря общению с Иоанном Кронштадтским.

До общения со святым пастырем Всеволод Сергеевич преимущественно работал в литературе как исторический романист, к осмыслению мистических и эзотерических явлений в художественной форме он приступил в финале своей творческой деятельности. И святой Иоанн стал его наставником.

А в 1876 году в журнале «Нива», с которым надолго судьба связала писателя, появился его первый исторический роман «Княжна Острожская», с которого началось восхождение к всероссийской славе. Он принес писателю громкий и неоспоримый успех. А следом за этим романом на протяжении сравнительно короткого срока один за другим выходят его историко-художественные основные сочинения – романы «Юный император» (1877 г.), повесть «Русские крестоносцы» (1877 г.), романы «Капитан гренадерской роты» (1878 г.), «Царь-девица» (1878 г.), «Касимовская невеста» (1879 г.). Последние его историко-художественные произведения были написаны уже в начале 90-х годов: «Царское посольство» (1890 г.) и «Жених царевны» (1891 г.). И снова мы видим удивительную творческую «скорострельность» писателя. Романы создаются быстро, как бы на одном дыхании.

А между 70-ми и 90-ми годами, когда были созданы произведения, входящие в настоящее собрание, лежит долгий период плодотворной и кропотливой работы над знаменитой «Хроникой четырех поколений», которую в широких читательских кругах называли просто «Семья Горбатовых».

В «Хронику» вошло пять романов: «Сергей Горбатов», «Вольтерьянец», «Старый дом», «Изгнанник», «Последние Горбатовы». Все они связаны единой нитью – судьбой четырех поколений одной дворянской семьи, пережившей бурные эпохи ХУ111-Х1Х столетия – «век Екатерины», время французской революции, наполеоновские войны, восстание декабристов, николаевскую пору и становление нового буржуазного уклада в России.

Особняком в исторической романистике Вс. Соловьева стоит написанная в конце 1880-х годов мистическая дилогия – два исторических романа  «Волхвы» и «Великий Розенкрейцер». В них отразились его увлечения мистикой, спиритическими и медиумическими явлениями. В них, как и в других исторических произведениях, Вс. Соловьев ярко живописует минувшую жизнь, показывает колоритные характеры наших предков.

Впервые в своем творчестве проблему мистицизма писатель затронул ранее в своих рассказах: «Старик», «Двойное приведение», «Перс из Индии», «Магнит», «Кименис». В романе – пентологии «Хроника четырех поколений» он вновь коснулся истории мистицизма в её третьей и четвертой частях, где изучение таинственной сферы бытия им интерпретируется как проникновение в мир иного, что в силу тех или иных причин, не может быть исследовано естествознанием. При этом прозаик отмечал, что, с его точки зрения, подобные такие  поиски не противоречат христианской вере.

В статье, найденной нами в фондах РГАЛИ, сотрудник журнала «Север» Н. Любавин писал, «чтобы не впасть в грубую ошибку, надо составить точное представление об этом мистицизме . В сущности, никогда не покидает реальной почвы. Распространенность шаблонных материалистических понятий, не имеющих никакой реальной и научной почвы, часто заставляют видеть мистицизм там, где есть законное углубление в важнейшие для человека вопросы». [2] Третьим этапом художественного осмысления мистики было написание «Волхвов» и «Великого Розенкрейцера». И, наконец, четвертой стадией философских наблюдений Вс. Соловьева стало создание документальной книги «Современная жрица Изиды», в которой утверждается приоритет христианства над материализмом и теософией.

 Длительное изучение различных форм мистицизма стало следствием напряженного интереса к таинственному. Такое душевное расположение, очевидно было  до известной степени, наследственным. В не меньшей мере оно было присуще и брату его, известному философу Владимиру Соловьеву, всегда тяготевшему к сфере сверхчувственного знания.

Подтвердить выводы критика нам позволяет собственное признание писателя, который в своем письме к Ф.М. Достоевскому от 12 июня 1877 года откровенно писал, что существует  «одно дело, которое сильно начинает» его «волновать и интересовать и мучает против воли – это все тот же спиритизм».  [3]

В конце 1880- х годов Всеволод Соловьев в романах  «Волхвы» и «Великий Розенкрейцер» рассматривал не только влияние гностических и мистических учений на духовную жизнь общества, но и  то, как увлечение эзотерикой деформирует личность главного героя, князя Юрия Захарьина - Овинова. В связи с длительным интересом автора к мистике встает вполне закономерный вопрос о том, как соотносятся его духовные поиски со святоотеческой традицией православного богословия ?

Специально отметим, что в «Послании к Ефесянам» святой Павел размышлял о той мере, в которой должно простираться их любопытство относительно негативных духовно-нравственных явлений. В частности, первоверховный апостол говорил о том, что есть такие темы, которые у христиан «не должны именоваться» (Еф. 5; 3). Далее в том же фрагменте святого писания содержатся следующие строки: «… Никто да не обольщает все пустыми словами, ибо за сие приходит гнев Божий на сынов противления… Испытывайте, что благоугодно Богу, и не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте… (ибо) все обнаруживаемое делается явным от света… (и) все делающееся явным от света». (Еф. 5; 6-13).

Развивая мысли апостола Павла, Иларий Пиктавинский писал, что порою в области вероучения и катехизации «злоба еретиков вынуждает нас совершать вещи недозволенные, выходить на вершины не достижимые, говорить о предметах неизреченных, предпринимать исследования запрещенные; заблуждения других подвигают нас становиться на опасный путь изъяснения человеческим языком тех тайн, которые следовало бы с благоговейной верой сохранять в глубине наших душ». [4]

Согласно православному учению, избыточный интерес к области нехристианской мистики сам по себе способен принести вред человеческой душе. Само же изучение таких доктрин может привести к духовной и физической гибели. В романах  Вс. Соловьева «Волхвы» и «Великий Розенкрейцер» это показано на примере судеб иудея Абельзона и «графа» Калиостро, а также в повествовании о духовном кризисе, постигшем князя Захарьева- Овинова.

Мистическая дилогия была создана автором так, что при ее прочтении не возникало какого-либо соблазна для читателя повторить этот путь, ибо писатель кратко изложил суть и специфику сверхпознания розенкрейцеров, затем показал, какие могут быть последствия такой практики, если она не сопрягается с великим заветом Христовой любви.

Итак, основное содержание и назначение дилогии ориентировано на традиционные христианские ценности. Для реализации такой цели введен герой- резонер (о. Николай, прототипом которого стал духовник писателя – святой Иоанн Кронштадтский), выступающий в роли постоянного оппонента в идеологических дискуссиях, а также используются и другие средства: эпитеты, раскрывающие содержание дилогии в свете антигностических фрагментов Нового Завета. Данный аспект художественного своеобразия анализируемых произведений заслуживает особого внимания.

Вс. Соловьёв предварил дилогию эпиграфом из Нового Завета, стремясь тем самым представить свои произведения как, своего рода, художественный комментарий к вечным истинам Священного Писания. Все другие романы не предваряются эпиграфами. Вводя их, Вс. Соловьев хотел показать особую значимость дилогии в своем творчестве. Поэтому нам представляется целесообразным проанализировать содержание данных библейских фрагментов.

Первый эпиграф взят из Евангелия от Матфея (гл. 2; ст. 1-2).

«Иисусу же, родшуся в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода се воисви от Востока приидоша во Иерусалим и падше поклоньша Ему и отверзше сокровища своя; принесоша Ему дары: золото, ливон и смирну».

Фрагмент из рассказа о рождестве Христа повествует о том, как Волхвы (в традиционной интерпретации – восточные цари, обладавшие природной мудростью), понимая ничтожность своих познаний и своего земного величия, смиренно припадают к младенцу Христу и приносят Ему символические дары. Этот Евангельский стих имеет также вторичную коннотацию: земная премудрость поклоняется Иисусу, воплотившего в себе Премудрость (Софию) Отца Небесного. (Не вдаваясь в софиологические споры, мы придерживаемся традиционной для православного богословия точки зрения – о тождественности Софии и Христа. В религиозной философии эти взгляды воплотил кн. Е.Н. Трубецкой.)

Второй эпиграф, взятый из Первого Послания Коринфянам св. апостола Павла (глава 13; стих 2) конкретизирует стихи первого эпиграфа в контексте проблематики дилогии. Отец Андрей Кураев в книге «Сатанизм для интеллигенции» писал, что новозаветные книги носили полемический характер, который после утверждения христианства в Римской империи значительно ослабел.

Знаменитый гимн любви апостола Павла (1 Кор., 13; 1-8), из которого был взят эпиграф к дилогии Всеволода Соловьева есть жесткое обличение гностиков, уповающих на достаточность оккультного знания для спасения и счастливой жизни на земле.

Таким образом, изначальная полемичность Павловых посланий способствовала тому, что в конце Х1Х века (когда явное противостояние христианства и гностико-манихейских сект сошло на нет) Всеволод Соловьев для более четкого обозначения православных идей своих романов вновь обращается к наследию первоверховного апостола.

 Поэтому на анализе этой цитаты из Нового Завета мы остановимся подробнее. Данный стих семантически делится на 3 части, которые отражают движение мысли Всеволода Соловьева. (При цитировании мы воспроизводим это деление для удобства дальнейшего анализа).

1. И аще имам пророчество, и веси тайны вся и весь разум;
2.  аще имам всю веру, яко и горы (могу) преставляти;
3. любве же не имам, ничтоже есмь. 

Приводя данный фрагмент из св. Писания, писатель как бы обращается и к верующим и неверующим при условии, если те и другие способны воспринимать образную речь первоверховного апостола. Неверующий читатель может с интересом наблюдать, как «блестящая диалектика ап. Павла» (термин Б.П. Вышеславцева) порождает целый ряд полнокровных образов; христианин же, со своей стороны, может еще раз оценить реальную жизнь с ее извечными вопросами и проблемами и с позиций одного из высочайших авторитетов своей веры.

По мысли Б.П. Вышеславцева, этические идеи апостола Павла глубоко парадоксальны и смотрят в далекое будущее. Мораль Канта, мораль Данте, мораль императива – вся привычная этика – остается далеко позади. Розенкрейцеры исходили из кантианской гносеологии, в которой доминировал субъект познания. Достижения же высших целей, а так же высшей степени посвящении в их ордене, были возможны (и являлись следствием) благодаря строгой нормативно- регулируемой аскезе. Главный герой, князь Юрий Захарьев - Овинов, шел дальше своих собратьев по тайному Обществу. И в этом его жизненный путь как бы был предопределен этическими и философскими прозрениями апостола Павла.

В первой части цитируемого нами второго фрагмента из Послания к Коринфянам выделяются 3 ключевые слова: «пророчества», «тайны вся» и «весь разум». В этих явлениях заключались все жизненные устремления Захарьина - Овинова. Стремление постигнуть их и овладеть им – стало для него смыслом его жизни.

Слово «пророчество» не следует понимать как «предвидение будущего» [5] так как в церковнославянском оно имело иное значение. Ведь, пророк – не прорицатель, предсказатель, футуролог. Предсказание будущего – лишь часто феноменального дара этих людей. Главное в деятельности пророка – провозвестие Божественной истины. Пророк – тот, кто несет людям Высшую правду, ибо его устами говорил Бог. Применительно к духовно-научной практике розенкрейцеров стоит отметить, что их «пророческая» харизма «ограничилась» проникновением в сущность вещей, но не соприкасалась с трансцендентальной сферой, ибо поиск Божьей воли и любовь к ближнему находились вне сферы этических интересов этой парарелигиозной группы.

В дальнейшем для анализа духовной эволюции главного героя мистической дилогии мы обратимся к наследию святого Феофана-Затворника (1815-1894), обобщившего в своих богословских трудах тысячелетний нравственный и мистико-созерцательный и философско-догматический опыт апостолов и учителей православной церкви.

Выдающийся русский богослов второй половине Х1Х века в своем «Толковании на первое послание ап. Павла к Коринфянам» писал, что «Пророчество – это полное видение тайн Божьих  в устремлении Царства благодати и с полным познанием устройства Мiра и всех тварей, в начале их и в целях, к чему все ведется, - и такое пророчество все же в голове имеет свое седалище, и когда нужно, Бог преподать его уму, не соображаясь с тем, что происходит в сердце».

Далее святитель, как бы проникая в сферу духовной жизни отдельного человека, писал: «Следовательно, и при этом внутреннее (свойство человека) может быть чуждо Бога и ближнего, чуждо истинной жизни».

О духовном состоянии, в котором находился Юрий Захарьев- Овинов, в соловьевской дилогии размышляет священник. Романист так писал об этом: «Отец Николай понимал все… Он давно знал и чувствовал, что был «волхвом» - человеком, владеющим тайными знаниями, достигнутыми без Божьей помощи. Он полагал, что в этом величайшее несчастие … и почитал большим грешником». Суть же греховности князя Юрия, по мнению пастыря Христова, заключается в отрицании Бога любви. Но сам Захарьев- Овинов не понимает этого:

«  - В чем же мой грех? – мрачно спросил великий розенкрейцер, весь содрогаясь и чувствуя в словах священника великую, мучительную правду.

- Твой грех?! Он в том, что ты, до самого последнего времени, жил никого не любя, служа злу, - так как там, где нет любви; а где зло – там преступление, там грех и ужас. Тем, что ты никого не любил, ты уже совершал ежедневно тяжкое преступление и губил свою душу».  [ 6: 209]

Как видно из этого фрагмента, писатель, создавая образ своего главного героя, следовал христианской этической философии. Нам не известно, были ли знакомы труды преосвященного Феофана Всеволоду Соловьеву, но общность их позиций может быть объяснена тем, что и святитель и писатель в своей творческой деятельности опирались на один и тот же новозаветный источник.

Второй семантический блок, (посвященный осмыслению веры) не нашел отражения в мистической дилогии из-за того, что по замыслу автора обретение веры у главного героя происходит одновременно с обретением любви. Эта фраза была приведена в эпиграфе, по-видимому, потому, что писатель не пожелал разрывать целостность апостольского фрагмента. (По традиции Библия цитируется цельными отрывками, получившие наименование стихов). Однако в одном из диалогов Вс. Соловьев приводит образы, заимствованные из данного новозаветного фрагмента. Обличая князя Юрия, священник Николай произносит: «… Ты можешь переставлять горы, но к чему тебе это, когда ты одинок и мир представляется тебе пустыней?.. Для кого и чего ты будешь переставлять горы?.. Для собственной забавы».[ 7: 383]

Третья часть данного стиха посвящена проблеме любви как основной составляющей человеческого бытия. Святитель в толковании на рассматриваемое послание апостола Павла приводит свое определение этого явления, которое не стало жизненным credo князя Юрия.

Святой Феофан, будучи опытным пастырем и просвещенным богословом, любовь рассматривал не только как чувство мужчины и женщины, а как силу, определяющую движение мира. По мысли Вышинского затворника, любовь – это: «внутренняя сила жизни. Погружаясь в Боге и Богом исполняясь, она и Божье, и свое изживает на братий, в которых она живет не мыслию, а сердцем (подчеркнуто мною – авт.); всех, их касающееся, почитает касающимся себя. Это – самораспятая жизнь, неистощимый источник всякого добра». В этом плане русский мыслитель был близок к этической философии Данте, завершившего свою «Божественную комедию» словами: «Любовь, что движет солнце и светила».

В рассматриваемых нами произведениях эти же идеи высказывает отец Николай в диалоге с невестой князя Юрия: «Его погибель в том, что он не знает и не ощущает Бога Любви, что он никого и ничего не любит… Он ищет в разуме то, что может найти только в сердце… И сердце его закрыто. Он пошел за мудростью разума и, когда нашел ее, возомнил себя богом, и уподобился падшему ангелу. Но он рожден человеком, способным познать мудрость сердца и вступить в общение с истинным Богом Любви, а посему мудрость разума пригнетает его». [6: 63]

Таким образом, создается параллель с другой мыслью, выраженной апостолом Павлом: «Разум кичит, любы создает».. Святитель Феофан объясняет смысл этого новозаветного фрагмента следующим образом: «Пусть, говорит, имеете разум – знание, но одно знание ненадежный руководитель жизни. Оно возбуждает кичение, а от кичения – разделение. Только любовь создает, устраивает… Потому если при знании нет любви, то оно бывает более вредно, чем полезно. Св. Иоанн Златоуст объясняет это так: «если знание не соединено с любовью, но оно производит гордость. Знание имеет нужду в любви».

Эта святоотеческая идея нашла свое повторение в рассматриваемых нами произведениях. Во второй части дилогии о. Николай в следующих словах излагает суть духовных и психологических проблем князя Юрия Захарьева - Овинова: «… Он еще не понимал своего несчастья, он весь был гордость, выше своего знания и мудрости ничего не видел, и разум довел его до исступления». [6: 63-64]

Причины и суть духовного кризиса, постигшего князя Ю.К. Захарьева-Овинова можно объяснить словами известного католического средневекового мыслителя Фомы Кемпейского: «Лучше, поистине, смиренный поселянин, который служит Богу, чем гордый мудрец, кто о себе не помышляя, исследует ход небесных святил… Если знаю все, что есть во вселенной, а в любви не пребываю, что пользы мне в том пред Богом. Бог по делам будет судить меня». [8] В данном случае мы вновь наблюдаем ту форму духовной жизни, которая не была одобрена этикой Нового Завета. Излагая мысли апостола Павла, святитель Феофан писал: «… посему сказав: «разум кичит» он присовокупил: «а любы созидает».Не сказал – смиряет, а выразил нечто важнейшее и полезнейшее. Как знание не только надмевает, но и производит разделение, так и любви свойственно противоположные действия». Феофан Затворник писал, что «… знание имеет нужду в любви. Кто любит, тот, как исполняющий главнейшую из всех заповедей, хотя бы и имел какие-либо недостатки, при помощи любви скоро может приобрести знание; а кто имеет знание, не имея любви, тот не только ничего не приобретает, но часто теряет и то, что имеет».

В финале романа князь Юрий Захарьев- Овинов меняет свое отношение к величественной науке розенкрейцеров: «Не почитая эти знания преступными, а только убедясь в их недостаточности и в том, что они не составляют высшего существенного блага жизни, он продолжал пользоваться ими». [ 6: 190]

Итогом психического и духовного развития князя Юрия Захарьева- Овинова стало его полное переосмысление жизненных норм и ценностей в соответствии с двумя главными заповедями Евангелия о любви к Богу и ближнему. Он не отказался ценностей знания и не впал в другую крайность: полное отрицания смысла в науки и познания, что в христианстве именуется ересью гносеомахии, состоящей в войне против познавательных усилий человека.

Излагая свои мысли как бы от имени апостола святитель Феофан отмечал, что  «если же будете иметь любовь, то и знание будет благонадежно; ибо кто знает более ближнего и любит, тот не станет превозноситься, но и ему сообщит то же».  Трактуя фрагмент из первого послания к Коринфинам, богослов говорит как бы от имени самого апостола: «Я не запрещаю иметь совершенное знание, но заповедую иметь его вместе с любовью; иначе оно не только бесполезно, но и вредно. Что Вы гордитесь знанием? Если не будете иметь любви, то оно принесет вам вред, что хуже гордости?».

Князь Юрий под благотворном влиянием о. Николая духовно прозревает, ему открываются новые сферы бытия, о которых он ранее и не подозревал. Его жизнь обретает смысл в служении ближним. Ибо раньше он, по словам священника, «не осушил ни одной слезы, не сделал счастливым ни одного Божьего создания».  [7: 382]

Итак, мы наблюдаем, что эволюция главного героя носит позитивный характер. Возрастая духовно, князь Юрий не становится ригористом. Его взгляды на мироздание меняются за счет включения дополнительных аспектов, не ведомых ему ранее. Его развитие идет по тому пути, который был описан в Послании к Коринфянам.

Трагедия главного героя дилогии заключается в том, что он направил все силы своей души на разрешение только сугубо интеллектуальных и сциентических проблем, полностью игнорируя как духовную жизнь, так и обычные человеческие радости. От этого его восприятие мира становится ущербным, что причиняет ему боль, источник которой ему не сразу становится известным.

Наиболее ярко произошедшее изменение в мировоззрении и психологическом складе князя Юрия отразились, на наш взгляд, в эпизоде со старым больным отцом. Если раньше для достижения лечебных целей он применял грубое насилие над душой и телом своего родителя (хотя в этом принципиальной необходимости не было; Юрий, поступая так, стремился, во-первых, получить удовольствие от своего могущества, а лишь, во-вторых, помощь отцу), то теперь сами формы лечения становятся иными. «Захарьев- Овинов осторожно приподнял отца с кресла, подвел его к кровати и уложил. Он положил ему руку на голову – и в то же мгновение старик спокойно заснул. Тогда великий розенкрейцер бережно, будто опытная сиделка, поправил подушку, тихонько прикрыл ноги спящего теплым одеялом и вышел из комнаты. Воспоминание о том, как он производил на этом самом месте свой ужасный опыт над умирающим (отцом – авт.), невыносимо страдавшим человеком, не пришло ему в голову. Но если бы оно пришло – он показался бы себе отвратительным».  [6: 197]

Священнику Николаю удается при помощи молитв исцелить старого князя: «Старый слуга князя, бывший свидетелем необычайного исцеления своего господина и глубоко пораженный всем виденным… рассказал обо всем другим княжеским слугам. Не прошло и суток, как уже далеко разнеслась весть о святом священнике, приехавшем откуда-то и исцелившем уже «мертвого князя» Захарьева- Овинова  [7: 373] (подчеркнуто мною – авт.).

Это событие стало той отправной точкой, с которой началось переосмысление князем Юрием тайных знаний на мир и человека. Великий Розенкрейцер подошел к той сфере бытия, которая ранее не была ему ведома: «… Захарьев- Овинов… понимал, видел ясно, что человек этот разгадал великую тайну Бытия, не дававшуюся ему,.. не разгаданную даже его мудрым учителем - старцем»  [7: 372]  Пытливый ум «великого посвященного» не может разрешить внезапно вставшую перед ним загадку, сущность которой заключается в полной противоположности мировоззрений искателя истины и его оппонента, православного священника.

 «Ум и сердце» – традиционная тема для русской литературы: «ум с сердцем не в ладу» - трагедия, дать волю чувству добра и любви, вопреки логике разума – испытать величайшую радость и удовлетворение. Преобладание сердца над разумом – одна из национальных русских черт, ярко и всецело проявившееся в православии, в «теплоте» православной вере, что отразилось даже в постоянном народном эпитете – «теплая вера». Говоря о теплоте веры, теплоте человеческих отношений, Всеволод Соловьев подводит читателя к мысли, что просвещение, знание должно иметь нравственную – теплую основу, только тогда оно – добро.

Иной немаловажной ущербной чертою личности князя Юрия стало его презрительное равнодушие к высшему благу – Богу, источнику и смыслу человеческого бытия.

Желая понять то, что ему было неведомо, он спрашивает о. Николая:

«- Скажи мне, как ты жил, как достиг того, чем теперь владеешь, скажи мне, не таясь, брат мой!» [7:375]

Здесь примечательная сама реакция пастыря Христова на этот вопрос «просвещенного» князя: «Опять священник как бы с некоторым недоумением взглянул на него. - У меня нет ни от кого тайностей, - воскликнул он, - а уж пред тобою, князь, перед присным моим и кровным моим, зачем же таится? [7:375]. (подчеркнуто мною – авт.) В  словах отца Николая автор раскрывает сущность христианской религии, для которой всегда была чужда какая-либо эзотерика. Все, чем обладает вера Христова, раскрыта всем и каждому, ибо любящему Богу нечего скрывать от чад своих и учеников.

Введя в роман этот диалог, писатель как бы переставляет акценты, стремясь перевести мысли читателя от «дольнего» (земного) к «горному» (миру духовному), т.е. к размышлениям о Боге. О. Николай еще в юности пережил обращение ко Христу, которому он посвятил себя всего; он допустил Бога в свое сердце и позволил Ему действовать в себе и через себя. Иными словами, он твердо и решительно встал на путь святости. Движимый глубоким чувством любви к Своему Творцу, священник получил от Него силу творить чудеса, т.е. выходить за рамки «должного и обыденного». Но при этом пастырь Христов понимает, что чудеса не являются самоцелью, как полагал князь Юрий, а главное заключается в ином – в стяжение всей своей жизнью богоподобия.

В словах отца Николая писатель выразил свой взгляд на эту проблему: «Когда человек живет вдали от Бога, не освещаясь Его светом и не согреваясь Его теплом, то он окружен ночною темнотою, и в этой темноте может, конечно, принять зло за добро, а добро за зло. Но если он душою прикрепится к Богу, то, согретый и освобожденный Богом, он не может ошибаться. Как бы ни был ограничен его разум, он легко отличит добро от зла. Бог есть любовь, человек же создан Творцом по Его образу и подобию, и цель земной человеческой жизни заключается в том, чтобы усовершенствовать в себе образ Божий и подобие, т.е. наполниться любовью». 7:376  (подчеркнуто мною – авт.)

Священник высказывает противоположный воззрениям Захарьева- Овинова принцип о диалогичности мироздания, т.е. синергии, совместном творчестве Бога и человека, в следующих словах: «Если Господь мне помогает и проявляет через меня недостойного свою силу и благость, то это потому, что с отроческих лет моих я возлюбил Его всею моей душой, возлюбил добро и возненавидел зло»  [7: 376]

Как известно из святоотеческого наследия, дьявол солгал человеку в самом главном – он вложил в него ложное представление о самом главном Законе Мира, о самом главном принципе его устройства. Принцип свободного диалога взаимораскрывающихся и дарящих себя в любви личностей (Бога- Творца и Его творения - человека) он подменил магией оперирования и манипулирования монологическим мирозданием, в котором тот, кто провозглашается мерой всех вещей, освобождается от обязанности вслушиваться в дыхание Вселенной. Этот постулат являлся основой миросозерцания князя Юрия, который воспринимал всё мироздание лишь  как объект для осуществления своих прихотей, утоления своего тщеславия.

Князь Юрий Захарьев- Овинов был чужд подобного взгляда на сущность жизни. Произошло это, по-видимому, из-за того, что его понимание Бога не соответствовало Евангелию Христа.

Возможным и единственным исходом оказалось - полное переосмысление ценностей и взглядов и обращение… ко Христу. В своих романах «Волхвы» и «Великий Розенкрейцер» Вс. Соловьев показал необходимость, начало и конечный результат духовной эволюции главного героя. Однако сам процесс его озарения и преображения не был подробно описан романистом.

Формирование нового (жизнеутверждающего) взгляда на мир и человека у главного героя стало возможным, как мы уже неоднократно отмечали выше, благодаря духовной поддержке священника Николая, который выступает в дилогии в качестве носителя традиционного христианского мировоззрения и авторского резонера. В ходе духовной эволюции знание для Захарьева-Овинова стало не самоцелью, а средством для служения Богу и ближнему во имя великого завета любви.

Обобщая все вышеизложенное, следует особо отметить, что при создании образа главного героя мистической дилогии Вс. Соловьев следовал многовековым традициям святоотеческого нравственного антропологического богословия, что подтверждается нашим сопоставлением текста  обоих романов (и особенно описаний идеологических споров) и творений святителя Феофана Затворника.

Примечания:

1. Скобцова Мария, преподобномученица. Что такое церковность? Киев- Париж. 2006. С. 65-66
2. Любавин Н. Всеволод Соловьев: к тридцатилетию его творческой деятельности // РГАЛИ; фонд 56; опись78; дело92; лист 5.
3. НИОР РГБ, ф. 239. кн. 18
4. Кураев Андрей, диакон. Женщина в церкви. М., 2004. С. 157-158.
5. Это понятие отражалось в терминах предсказание, гадание, прозорливость и т.д.
6. Соловьев Вс. С. Великий Розенерейцер. М., 1994/
7. Соловьев Вс. С.  Волхвы. М., 1993.
8. Кемпейский Фома, святой. О подражании Христу. М., 1999. С. 16.

Читайте также:

• Феофан Затворник. (Книги, вышенский паломник, толкования, житие)