Полонский Вадим Владимирович,
д.фил.н., зам. директора по науке ИМЛИ РАН

Ваши Высокопреосвященства, Ваши Высокопреподобия, досточтимые отцы, иноки и инокини, глубокоуважаемые коллеги!

В приветственном слове Святейшего Патриарха, в выступлениях владыки Ювеналия, владыки Павла точно и емко сказано о той выдающейся роли, которую сыграл святитель Феофан в истории Русской Церкви XIX века — как иерарх, душепопечитель, наставник и молитвенник, возрождавший в новых условиях дух древней отеческой аскезы, богослов, экзегет и переводчик. Представляя здесь Институт мировой литературы Российской академии наук, я хотел бы еще раз указать на то, что Вышенский Затворник явил собой вершину в становлении и развитии совершенно особого феномена — русской духовной словесности нового времени. На протяжении всего XIX столетия этот феномен, питаясь традицией старчества и молитвенного делания, возрожденной трудами прп. Паисия (Величковского) и его учеников, будучи неразрывно связанным с расцветом Оптиной пустыни и иных обителей — центров живого свидетельства о «едином на потребу» среди нараставшего вала секуляризации, постепенно распаляет тот костер, у которого, по слову Георгия Федотова, «отогревается замерзшая Россия». Примечательно, что расцвет новой русской духовной словесности конца XVIII–XIX веков — от прп. Паисия до святителя Феофана, объемлющий труды святителей Игнатия (Брянчанинова), Филарета (Дроздова) и длинного ряда иных крупных церковных писателей — по времени совпадает с рождением и взлетом великой русской светской классической литературы. И в этот факт мы должны вглядеться, особое внимание уделив, однако, несовпадению, параллельности двух русел в истории отечественной словесности. Русла русской церковной традиции и светской классики, конечно, пересекались, порой — слегка соприкасались, как в знаменитом эпизоде с поэтическим диалогом между Пушкиным и святителем Филаретом (по поводу стихотворения «Дар напрасный, дар случайный…»), порой даже скрещивались — как в Оптиной, где сошлись пути Гоголя и старших славянофилов, К. Леонтьева, Достоевского, Влад. Соловьева, Страхова и даже Льва Толстого, приходившего к ее стенам и в час немой предсмертной тоски. Далеко не всегда будучи православной, русская классическая литература всегда оставалась — независимо от степени фактической воцерковленности того или иного автора — национальной литературой православного народа с соответствующими ценностными, языковыми и общекультурными предпосылками. Но в целом мы вынуждены констатировать, что и в сознании русского общества XIX века, и в нашей современной научной историографии духовная словесность и отечественная литературная классика — два вполне автономных явления. Проще всего сказать, что это аберрация зрения, результат предвзятой работы позитивистской науки и атеистической интеллигентской публицистики, дореволюционных демократов, советских идеологов и современных либералов-западников. Однако реальность, думается, сложнее и драматичнее. Ведь в послепетровскую эпоху единый организм русской культуры действительно оказался расколот на несколько вполне автономных социальных страт и субкультур, обреченных порой на трагическую глухоту в отношении друг друга. Русская классика — результат развития одной из них, субкультуры секуляризовавшегося дворянства, которому наследовало демократическое разночинство, зачастую ориентированное на разрыв с духовной почвой и созидание нового вне предания и традиции. «Разночинцу не нужна память», — сказал как-то Осип Мандельштам. Человеку, погруженному в церковную традицию, память необходима — необходима, не больше не меньше, для спасения души. Об этом свидетельствует вся совокупность творений святителя Феофана, который неустанно пытался донести до современников слово древних отцов и тысячелетний аскетический опыт как самый живой призыв к действию. В дореволюционной России секулярная светская культура — в целом, а не в лице отдельных ее представителей — на поверку оказывалась неспособной слышать опыт другого, говорить на одном языке с тем, кто находится вне ее пределов, в том числе и с культурой церковной. Чаще всего ее просто старались не замечать. Церковная культура синодального периода, обреченная на ложный статус «вторичной» в неписаной общественной табели о рангах, в свою очередь, оказывалась в двойственном, противоречивом и драматичном положении. Пытаясь преодолеть искусственные преграды и наладить диалог со светской культурой, церковная мысль зачастую становилась объектом одностороннего влияния и впадала в зависимость от новомодных конъюнктурных прогрессистских идей. Пленение русского богословия латинскими и протестантскими элементами, умаление исконного православного мистико-сакраментального опыта в пользу схоластической формализации и сухого морализма, наконец, недостаточно пламенный огонь веры и самопожертвования в среде русских пастырей, оказавшейся неспособной противостоять гибельным тенденциям размывания нравственных основ общества и нарастающему валу грядущей катастрофы, — все это те реалии русской церковной жизни, которым бросил жесткий вызов святитель Феофан. Совокупность его деяний и творений — сильнодействующее лекарство против всех этих болезней.

Но неслучайно, стараясь остеречь православные души от разъедающих внешних воздействий, особое внимание святитель уделяет русской литературе, именуя ее в целом в «Письмах о христианской жизни» «злой вещью у нас», «западным духом наполненной». Очень не многие в отечественных светских литературных кругах готовы были задуматься над мотивировками таких оценок, равно как и над причинами пламенных негодующих аттестаций Л.Толстого святителем как «подделователя бесчестнейшего, лгуна и обманщика». Культурный послепетровский раскол обрекал на глухоту.

Конечно, ситуация все-таки постепенно менялась. И голос святителя, адресовавшийся к тысячам людей по всей России, не мог хотя бы косвенно не коснуться и деятелей светской культуры. XIX век заканчивался взаимным встречным движением друг ко другу представителей церковной и светской интеллигенции. Следствием этого процесса стали Петербургские религиозно-философские собрания 1901–1903 гг., проходившие под председательством тогдашнего епископа Ямбургского и будущего Святейшего Патриарха Сергия — там такая встреча в форме официально санкционированных публичных диспутов произошла впервые. Но показательно, что этот опыт в общем-то не принес значимых результатов. Русская культура осталась расколотой. Отрицать этот факт, наверное, не исторично. Но что следует из его констатации? Полагаю — задача для нас на будущее: осмыслить движение русской истории, в том числе светской и церковной культуры XIX века, во всей ее многосоставности, не затушевывая противоречий, не пытаясь создавать новых мифов, не боясь реальности, которая не укладывается в удобные формулы. Вряд ли будет научно состоятельным и честным помещать на равных по разряду писателей в пределах академической истории русской литературы Пушкина, Гоголя, Лермонтова и свт. Игнатия (Брянчанинова), Л. Толстого и свт. Феофана Затворника. Позволю себе повторить еще раз: русская духовная словесность и светская литература — это два разных организма, две разных субкультуры. И наша задача как представителей светской и церковной науки, полагаю, должна состоять в том, чтобы учитывать это в выработке исследовательского инструментария и методологических подходов, которые должны быть адекватны материалу.

Вместе с тем параллельное сосуществование духовной и светской литературных традиций обусловило такую же разведенность светской филологии и церковной науки. Ситуация последних лет, когда бурно развиваются исследования на тему «русская литература и православие», сути дела не меняет. Текстологические и научно-эдиционные принципы при подготовке академических собраний сочинений классиков русской литературы никаких существенных изменений, вызванных упомянутым бурным развитием, все-таки не претерпели. Что же касается церковной науки, то она также пока, насколько можно судить, не сделала значимых шагов в усвоении того, что может быть для нее полезно из опыта современной академической филологической практики книгоиздания новых авторов.

Между тем научное собрание сочинений свт. Феофана, работа над которым начинается в преддверии юбилея 2015 года, дает уникальную возможность начать движение именно в этом направлении.

В русской дореволюционной церковной науке сложилась крепкая традиция издания памятников древней святоотеческой письменности. И эта традиция развивалась очень быстро: достаточно посмотреть на динамику научного уровня публикаций в серии Московской духовной академии «Творения святых отцов в русском переводе» с 1840-х по 1910-е годы. Но эта традиция подразумевала именно работу с древними памятниками. И ее принципы в большинстве своем не могут быть приложимы к научной публикации нового литературного материала, пусть даже речь идет о творениях прославленного святого. Соответствующие принципы предстоит только разработать и испытать. И как раз в их разработке может оказаться полезным опыт отечественной светской филологической русистики, занятой изданием академических собраний сочинений классиков XIX–XX веков.

В силу объективных причин не имея, в отличие от западных стран, многовековой, восходящей к эпохе Возрождения, традиции филологической эдиции и академической экзегезы древних памятников, отечественная наука в XX веке начала активно применять принципы классической филологии при научном издании сочинений русских писателей XIX столетия, трансформируя эти принципы сообразно природе материала и вырабатывая новую методологию. В результате, полагаю, не будет преувеличением сказать, что на сегодняшний день в России существует лучшая в мире школа научно-академического издания собраний сочинений авторов нового времени, прежде всего — XIX и XX веков. И долг светского академического сообщества поделиться с церковными учеными своим опытом. Именно по этой причине Институт мировой литературы РАН выразил свою готовность принять участие в инициированном научном издании собрания творений святителя Феофана.

Разумеется, накопленный нами опыт может быть использован в данном издании с известными ограничениями. Текстологические подходы к работе над произведением, обладающим художественной целостностью и наделенным эстетической функцией, в каких-то своих аспектах будут отличаться от тех, что применимы к сочинениям богословским, гомилетическим, апологетическим, экзегетическим, дидактико-эпистолярным или переводным, — к тем самым, с которыми приходится иметь дело исследователям и издателям наследия святителя Феофана. Но общие закономерности подходов остаются теми же.

И в связи с этим я хотел бы обратить внимание на то, что работа по подготовке собрания сочинений свт. Феофана Затворника, учитывая близость грядущего юбилея, предстоит более чем напряженная, требующая привлечения очень серьезных ресурсов, в том числе и материальных.

Напомню, что издание планируется как первое научное, рассчитанное на квалифицированного читателя и призванное стать эталоном для последующих разнообразных массовых, жанровых и тематических изданий, научная база и предпосылка для изучения духовного наследия святителя Феофана на академическом уровне и подъема русской патрологии в целом. Такое издание должно соответствовать целому ряду обязательных критериев: научная критика текста, исчерпывающе полное воспроизведение его основного источника и обеспечение выверенности финитного текста с устранением редакторских, наборных ошибок, цензурных вторжений и т.п., выявление и сопоставление всех печатных и архивных источников текста, расслоение рукописей и восстановление истории текста, атрибуция и датировка архивных материалов, выявление всех источников цитат и их сверка, подготовка масштабного справочного аппарата — текстологического, историко-литературного, богословского, реального, лингвистического комментариев, разнообразных аннотированных указателей и мн. др. Для того, чтобы эта работа была осуществлена, необходимо составление максимально подробной детально документированной летописи жизни и трудов святителя. Обычно в научно-эдиционной практике работа над летописью (хотя бы в начальной форме) предшествует академическим собраниям сочинений. В данном случае ее придется вести параллельно, что существенно осложняет задачу. И самое главное: обычно непреложное условие начала работы над научным собранием сочинений — предварительное выявление, опись и первичная научная обработка всех архивных источников. В данном случае эту задачу тоже лишь предстоит решить. Обследована только часть архивов, в которых хранятся или могут храниться документы святителя Феофана. Необходимо провести серьезные и продолжительные разыскания в архивохранилищах не только российских столиц, но и, как минимум, Тамбова, Владимира, Новгорода, Киева, Афона, Иерусалима, Стамбула и ряда иных мест, связанных с жизнью святителя, а также его корреспондентов.

Хочется надеяться на то, что не только церковное и научное сообщества, но и российское государство по достоинству оценит масштабность этой задачи и не оставит Собрание сочинений святителя Феофана своим вниманием и деятельным участием.

Если дело будет успешно завершено, то оно ознаменует собой переход на принципиально иной уровень в научном освоении отечественной патрологии, формируя новый методологический инструментарий в работе с наследием русских отцов недавнего прошлого, а заодно и синтетические подходы, способные согласовать парадигмы светской и церковной науки как залог преодоления преград и разделений внутри единой русской культуры.